Великая русская революция, 1905–1921 - стр. 40

Как любил говорить Николай II, Петербург – это еще не Россия: лояльные крестьяне и горожане из провинции не были похожи на смутьянов, населявших столицу. Тем не менее Февральская революция немедленно породила сильный отклик по всей империи. В провинциальных городах улицы заполнили восторженные демонстранты (первоначально их разгоняли полиция и казаки), которые распевали революционные песни, несли транспаранты с лозунгами в поддержку нового строя и устраивали бесчисленные митинги протеста. Создавались партии и советы. Новые местные власти арестовывали и разоружали военных и полицейских, защищавших старый режим, и заменяли местных чиновников администраторами, выступающими за новое правительство. В нерусских регионах империи творилось то же самое с таким важным дополнением, как требования этнической и национальной автономии. Более того, возможно, самым непосредственным следствием революции за пределами столицы был разгул местничества – не в последнюю очередь потому, что у правительства в Петрограде отсутствовали возможности для утверждения своей власти на местах. В деревнях, где жило большинство населения, крестьяне отзывались на известия о революции своеобразными изъявлениями восторга и ее поддержки: задерживая и порой избивая полицейских и чиновников старого режима, организуя сельские комитеты, но в первую очередь рассказывая всем, кто был готов их слушать, что главная цель революции должна заключаться в передаче всей земли в руки тех, кто ее обрабатывает[135].

Каждое проявление кризиса в 1917 г. имело непосредственную и конкретную причину: получившую известность дипломатическую ноту, уличную демонстрацию, устроенную радикалами, попытку военного путча, большевистское восстание. Но скрытой причиной всех кризисов, по мнению многих современников и большинства последующих историков, служила «непреодолимая пропасть» между образованными элитами и простым народом.

Как в середине марта объяснял своим родным один либерально настроенный армейский офицер, основываясь на своем опыте взаимодействия с рядовыми бойцами, простой народ полагал, что «произошла не политическая, а социальная революция, от которой мы, по их мнению, проиграли, а они выиграли… Раньше правили мы – теперь они хотят править сами. В них говорят невымещенные обиды веков. Общего языка нам не найти»[136]. Эта межклассовая пропасть все сильнее угрожала системе «двоевластия», воплощавшей в себе этот раскол, и определяла ход событий в 1917 г. и их последствия.

Предметом первого кризиса в новом революционном государстве стала война. Под давлением Петроградского совета, требовавшего отказаться от аннексионистских военных целей царского правительства, Временное правительство в конце марта издало декларацию, в которой утверждалось, что «цель свободной России – не господство над другими народами, не отнятие у них национального их достояния, не насильственный захват чужих территорий, но утверждение прочного мира на основе самоопределения народов»[137]. В то же время министр иностранных дел Павел Милюков направил союзникам дипломатическую ноту, в которой уверял их в решимости России сражаться до победного конца и в готовности наложить на побежденные державы обычные «гарантии и санкции», которые, по мнению большинства, подразумевали контроль России над Дарданеллами и Константинополем в соответствии с договоренностью, достигнутой с союзниками в 1915 г. После того как содержание ноты было опубликовано 20 апреля и, таким образом, стало известно прессе, произошел взрыв негодования, так как оно явно находилось в прямом противоречии с внешнеполитической линией Петроградского совета и заявлением самого правительства, которое теперь казалось лицемерной подачкой Совету. Улицы Петрограда и Москвы запрудили толпы протестующих, включая вооруженных солдат; демонстранты осуждали «Милюкова-Дарданельского», «министров-капиталистов» и «империалистическую войну». Милюкову пришлось подать в отставку, а в состав реорганизованного кабинета были включены социалисты, которые помогли вернуть правительству народное доверие. В то же время эта реорганизация сделала партии, стоявшие во главе Совета, косвенно ответственными за будущие неудачи правительства. Единственной крупной социалистической партией, не допустившей участия своих членов в «буржуазном» коалиционном правительстве, была все еще относительно маргинальная ленинская партия большевиков.