Великая огнестрельная революция - стр. 5
Главным движущим мотивом развития военного дела, вне всякого сомнения, следует считать стремление военачальников как можно быстрее и эффективнее разгромить неприятеля, используя все наличные силы и средства. Замечание, сделанное Ф. Энгельсом почти полтора столетия назад относительно взаимосвязи изменений в военной сфере с изменениями в экономике, не утратило своего значения до сих пор. «Ничто так не зависит от экономических условий, – писал он, – как именно армия и флот. Вооружение, состав, организация, тактика и стратегия зависят прежде всего от достигнутой в данный момент ступени производства и от средств сообщения. Не «свободное творчество ума» гениальных полководцев действовало здесь революционизирующим образом, а изобретение лучшего оружия и изменение солдатского материала; влияние гениальных полководцев в лучшем случае ограничивается тем, что они приспособляют способ ведения боя к новому оружию и к новым бойцам…»>33. Правда, на наш взгляд, формула, выведенная Ф. Энгельсом, нуждается в некотором уточнении. При сохранении примата экономических перемен над военными необходимо в большей степени учитывать влияние субъективного фактора. Гениальные полководцы не просто следуют за событиями, но стараются по мере возможности подтолкнуть события, стремясь получить самое эффективное оружие и лучших солдат. Это стремление, в свою очередь, стимулирует развитие экономики, а последнее – новые перемены в военной сфере.
Исходя из этого, можно с уверенностью сказать, что содержанием первого, или подготовительного, этапа военной революции как раз и является попытка приспособить новейшие технологии для решения главной задачи, стоящей перед военными – добиться решающей победы. На этом этапе идет постепенное формирование некоей «критической» массы количественных изменений в военном деле – и в военных технологиях, и в тактике, и в стратегии. Процесс ее накопления мог иметь широкие временные и пространственные рамки. Однако при этом военная мысль развивалась, как правило, в традиционном русле. Как метко заметила американская писательница Б. Такман в своей нашумевшей книге «Августовские пушки», «…мертвые битвы, как и мертвые генералы, держат своей мертвой хваткой военные умы…»>34. В этой связи уместно провести аналогию с научными революциями. Анализируя процессы смены научной парадигмы, Т. Кун отмечал, что «усвоение новой теории требует перестройки прежней и переоценки прежних фактов, внутреннего революционного процесса, который… никогда не совершается в один день…», и что всякие попытки внедрения новой научной парадигмы встречают упорное сопротивление. «Источник сопротивления лежит в убежденности, – писал он дальше, – что старая парадигма в конце концов решит все проблемы, что природу можно втиснуть в те рамки, которые обеспечиваются этой парадигмой…»>35
Однако рано или поздно стремление соединить традицию и новую реальность, рождавшуюся на полях сражений, найти некий компромисс между стариной и новизной, заводило в тупик. Новое в конце концов категорически отказывалось укладываться в прокрустово ложе традиции. И в этот момент и происходила собственно военная революция – количество посредством скачка переходило в новое качество, рождалась новая военная школа, построенная на качественно иных основаниях, чем все предыдущие. В этом плане примечательно высказывание русского военного теоретика конца XIX – начала ХХ в. Н.П. Михневича. Он писал, что «хотя в развитии военного искусства, по-видимому, и наблюдается прогресс, но самое прогрессирование его