Великая Эвольвента - стр. 9

Для обыкновенных жителей Древней Руси была характерна, помимо декларируемой в «Изборнике» нравственности, высокая правовая культура, чёткость и ясность в ведении дел. Об этом свидетельствуют берестяные грамоты XI–XV вв., в частности, «сведение счетов» новгородцев Якова с Гюргием и Харитоном: «Вот расчёлся Яков с Гюргием и с Харитоном по бессудной грамоте, которую Гюргий взял (в суде) по поводу вытоптанной при езде пшеницы, а Харитон по поводу своих убытков. Взял Гюргий за всё то рубль и три гривны и коробью пшеницы, а Харитон взял десять локтей сукна и гривну. А больше нет дела Гюргию и Харитону до Якова, ни Якову до Гюргия и Харитона. А на то свидетели Давыд, Лукин сын, и Степан Тайшин» (вторая половина XIV в.). Не всё было гладко на Руси. И тогда ищущий правду истец мог послать обидчику вызов на испытание водой: «[Ты дал (?)] Несдичу четыре с половиной резаны, а (мне) ты дал две куны. Что же ты утверждаешь, будто за мной восемь кун и гривна? Пойди же в город – могу вызваться с тобой на испытание водой». Деловитость, самообладание и внутреннюю культуру являет письмо новгородца Петра: «Поклон от Петра Марье. Я скосил луг, а озеричи у меня сено отняли… Спиши копию с купчей грамоты да пришли сюда, чтобы было понятно, как проходит граница моего покоса». Заметим, при «наезде» на него Петр и не думает обращаться к «крутым парням», как это за отсутствием правосудия нынешней «Руси» сделал бы сейчас, а спокойно готовит «бумаги» для третейского суда. Письмо это свидетельствует ещё и о «круговой» образованности, ибо, помимо самого Петра, предполагает компетентность Марьи (его жены?) и ответчиков, не говоря уже о местной власти.

Итак, берестяные грамоты являют собой исключительно важную летопись деловых и бытовых отношений, счёт упоминаний которых идёт на тысячи [9]. Связь духа, нравов и закона несёт в себе «Домострой», составленный в середине XVI в.: «И всех, кто в скорби и бедности, и нуждающегося, и нищего не презирай… И этим милость Бога заслужишь и прощение грехов». Были, однако, реалии, о которых мы вскользь упомянули и от которых весьма трудно было уберечься. Сопредельное и отнюдь не желанное соседство, прорастая в Русь, вынуждало московитов нередко закрывать глаза на прегрешения чуждых общественным правилам, а подчас и вовсе диких «новых русских».

Без сомнения, «природные западники» не могли принимать всерьёз общество, основанное не на чётких гражданских законах, а на принципах и по сию пору не вполне ясного внутреннего «законоуложения», которое имело поддержку в странных с точки зрения чужеземцев, обычаях и традициях. Их этическая ценность ставилась под сомнение иностранцами главным образом потому, что они не походили на принятые ими у себя и, уж конечно, никак не совпадали с «ихними» законами и правилами. Впрочем, и без иностранных путешественников становится ясно, что сложившаяся на Руси практика, нагнетая противоречия бытийного характера и не ведя к развитию законоположений, порождала в России закононеуважение в принципе. Не исполняясь на местах, княжеские «распоряжения на бересте» на бересте и оставались, по неприятию их «уходя в песок» бескрайних степей. Аморфное даже и в крупных городах социальное устройство почти не развивалось в дальних поселениях, ослабляя и без того мало действенные правовые звенья.