Великая Эвольвента - стр. 25

), послужила к обогащению первой партии и царской казны и, кроме того, способствовала к достижению того, что он имел при этом в виду, т. е. к истреблению дворян, ему ненавистных, коих в одну неделю и в одном городе Москве было убито до трёх сот человек», – сообщает Флетчер о царском терроре.

Не все тупили глаза пред злодействами царя, но всякое обличение их приводило к гибели «оступившихся». Так, новгородский дворянин Митнев, будучи на пиру во дворце, осмелился бросить в лицо Грозному: «Царь, воистину яко сам пиешь, так и нас принуждаешь, окаянный, мед, с кровию смешанный братии наших… пити!», – за что тут же во дворце был убит опричниками. Один из умнейших деятелей Руси Оберегатель государственной Печати Иван Висковатый [19] «горячо убеждал царя прекратить кровопролитие, не уничтожать своих бояр. В ответ царь разразился угрозами в адрес боярства. «Я вас еще не истребил, а едва только начал, – заявил он, – но я постараюсь всех вас искоренить, чтобы и памяти вашей не осталось!» (Р. Г. Скрынников). Память о русской аристократии всё же осталась, а вот место её заняли те, чья жестокость к русскому народу и дворянству поощрялась тем больше, чем более отвечала параноидальному страху царя. Пощады не было никому. Герои осады Полоцка (1563) князья Михаил Репнин и Юрий Кашин, отказавшись участвовать в «царских утехах», по приказу Ивана IV были зверски убиты уже в следующем году; Репнин – у алтаря за вечерним чтением Евангелия; Кашин – при утренней молитве. Иван пролил «победоносную, святую кровь» воевод «во царствах Божиих», – бичевал царя в своих посланиях князь Курбский.

Шапка Мономаха пылала на голове Грозного. Сознавая свои дела, он пишет исповедание, обращенное равным образом к сыновьям и к Богу, и завершает его поразительным признанием своих злодеяний: «Аще и жив, но Богу скаредными своими делы паче мертвеца смраднейший и гнуснейший… сего ради всеми ненавидим есмь…». Но и здесь, пытаясь «простить» казнённых, царь вовсе не думал прощать оставшихся в живых! Обладая «душой, страдающей и бурной» (А. С. Пушкин), царь не мог и не хотел быть другим. Подозревая в измене всех, кроме самого себя, он ещё в сентябре 1567 г. наказал английскому послу Дженкинсону устно передать королеве «великие дела тайные». Однако по возвращении в Лондон тот не преминул составить письменный отчёт о беседе. Тайна «великого дела» стала явью: царь просил королеву предоставить ему убежище в Англии «для сбережения себя и своей семьи… пока беда не минует, Бог не устроит иначе».

Совокупность веры и дел царя не оставили историкам большого выбора в его оценке.

С. М. Соловьёв полагал, что царь «не сознал нравственных, духовных средств для установления правды и наряда или, что еще хуже, сознавши, забыл о них; вместо целения он усилил болезнь, приучил еще более к пыткам, кострам и плахам». В то же время историк ставил царю в заслугу развитие государственных начал. Н. И. Костомаров считал Ливонскую войну политической ошибкой Ивана Грозного. В. О. Ключевский, не видя в Иване IV государственного деятеля, почти целиком отрицал положительное значение его царствования.

Избегая крайностей, отметим главное: беспримерное уничтожение народа и ограбление русской элиты из княжеского и боярского сословия