Ведьмы - стр. 18
Старуха, приглашая, отвалила дверь. Олтух вошел, махнул в красный угол поклон домовому, с любопытством огляделся. Прямо против входа сложена была большая прямоугольная печь устьем к двери. Сверху в печь был вмазан большой котел, в котором, судя по духу, булькало что-то травное. Слева за печью вглубь жилья уходили, теряясь в полутьме, полати, срубленные ящиком. Сено в том ящике было прикрыто медвежьей шкурой. Справа от входа стоял стол, у стола лавки не земляные, досчатые, а вот дальше, прямо под волоковым окошком, через которое выходил из дома дым, поставлен был – ну и дела! – здоровенный пень, жертвенник-колода, непременная всякого капища принадлежность, а ведь приближаться к такому жертвеннику и требы творить в угоду всеблагим мог только сам Колдун. Да, не занозой, стрелой в боку сидела старая Потвора у Высоцкого у Нового Погоста.
Потвора оставила дверь отваленной для света. Слила гостю воды на руки, напоила медовухой, дала преломить хлеб. Усадила его против двери и села сама спиной к свету, положив на стол натруженные руки.
– Ну, милый, ты судья княжеский и советник и мудрая голова, но не боя́р, не воевода. Что тебе за дело до боевых мечей?
Олтух поглядел на ведьму хмуро: как-де ее речи принимать? Не за насмешку ли? Села она, вредная старушонка, как он понимал, спиной к свету нарочно, да просчиталась, однако, рожу ее скверную видел тиун преотлично, откуда ей, в самом деле, знать, что глаза у него – о-го-го какие глаза, молодой любой может позавидовать.
– Вижу, до меча тебе дела нет, – сказала бабка несколько озадаченно, – ну так и с чем же ты, милый, ко мне, древней старухе, пожаловал?
Тиун огладил бороду, поглядел на ведьму. Рожа ее была непроницаемая, сидела истукан-истуканом, глазами буравила. Тиун притворливо вздохнул.
– Да вот… как быть, не знаю. Дошли до меня слухи всякие об варяжьем об давнем на сей Погост находе, а приеду в Дедославль, сказывать стану, так ведь засмеют…
– А от меня чего хочешь? – спросила бабуля и явственно хихикнула.
– Удостовериться хотелось бы. Мне и самому не верится. Ладно – варяги, но серебро?
– И что серебро? – удивилась Потвора.
– Ну как же, – пояснил тиун, – его надо было назад, сюда притащить. И все за одну ночь.
– Зачем? Уж серебро-то можно до поры и в лесах спрятать.
– Положим, – не сдавался тиун, – положим, все так. А идол? Его уж утром после налета во рву не было. Стало быть, сперва идола припрятали, а уж после вдогон за находниками пошли. Или я не прав и слова мои глупые?
– По-видимости, не глупые.
– И как же все это успеть? Сколько в нем, в идоле, пудов, знаешь? Хотя, что это я, кому ж еще и знать, как не тебе?
– И эта задачка детская. Внучка придет, спроси у нее, как тяжкое бревно или чушку каменную из ямы вынуть и в другое место перенесть, да чтобы споро и не корячась. Она тебе и объяснит. Всего и дела-то, тьфу.
– Может, и варягов перебить тоже – тьфу?
– Ну, зачем же? – удивилась Потвора. – Варяги мужи серьезные. Сила. Всем боярам боя́р. Но ты умный, тиуны дураками не бывают, и потому знаешь, конечно, что не тот самый сильный, кто мышцей сильней, а тот, кто чужую слабость знает, а свою не объявляет. Не знают варяги леса.
Олтух потер руки удовлетворенно и сказал судейским противным голосом, на Потвору глядя уличительно: