Вечный Град (сборник) - стр. 23

Присматриваясь к женским прическам, Веттий обратил внимание на одну совсем молодую матрону, сидевшую поблизости от них. Она несколько раз обернулась, словно высматривая кого-то среди сидящих, и Веттий успел ее разглядеть. Ее волосы, по-видимому, не были выкрашены – цветом они напоминали лесной орех, – тем не менее они притягивали к себе взгляд своим обилием и здоровым блеском. Внимание Веттия привлекло также и то, что она носила одежду скорби: на ней была серая туника и такая же пала, и та и другая из дорогой тарентийской шерсти. На вид этой женщине можно было дать не больше девятнадцати-двадцати лет. Ее лицо не отличалось классической правильностью: чуть скуластое, с довольно крупным и широким носом, с волевым подбородком. Но рот был мал и красиво очерчен, а взгляд ее глаз, больших и довольно светлых, тоже цвета лесного ореха, приковывал к себе необычной глубиной, серьезностью и вместе с тем – надменностью, а сочетание всех черт – удивительной гармонией. На лице ее еще не различалось ни единой, даже паутинно-тонкой, морщинки, какие у женщин этого возраста обычно уже начинают появляться на лбу и возле губ, а кожа поражала тонкостью, нежностью и янтарным сиянием. Сама она была невелика, но изяществом напоминала танагрскую статуэтку: в каждом движении, в каждом повороте чувствовалась кошачья гибкость и ловкость. На указательном пальце правой руки выделялось кольцо с большой розоватой жемчужиной.

Оглядывалась красавица не напрасно: вскоре видный смуглый мужчина лет сорока, холеный, упитанный, с намечающимся брюшком и легкой проседью в черных волосах, пробился к ней через толпу. Когда он подходил, женщина взглянула на него – так, как будто вся ее душа была в этом взгляде. Веттию в этот миг она показалась невыразимо прекрасной. Мужчина улыбнулся в ответ самодовольной, снисходительной улыбкой красавца, знающего себе цену, что-то небрежно сказал ей и уселся на соседнее кресло.

Между тем консулы – это были Помпей Макрин и Ювенций Цельс – подали знак, зычно завыли многочисленные рога и трубы, и представление началось. Вначале по арене прошла торжественная процессия жрецов, перенесших изображения капитолийской триады – Юпитера, Юноны и Минервы, – на специально отведенные для них места, чтобы и боги могли насладиться зрелищем игр. За ними следовали две длинные вереницы – юношей и девушек, одетых в белое. Под звуки флейт они исполнили танец, то соединяясь в хоровод, то распадаясь на цепи, причудливо переплетающиеся, и в своем движении вычерчивая на арене амфитеатра затейливые геометрические фигуры. Затем вновь раздались звуки рогов и труб, и началась звериная травля.

Перед взорами зрителей чудесным образом выросли дикие скалы, лишь местами оживляемые растительностью. Среди таких декораций были представлены и бой Геркулеса с Немейским львом, и страсть Пасифаи к быку, и страдания прикованного Прометея – только вместо орла к нему представлен был каледонский медведь, и растерзание Актеона собаками Дианы, и многие другие всем известные мифы. Публика, привыкшая к зрелищу крови и смерти, смотрела на все это без содрогания.

Веттий живо почувствовал в себе – видимо, общее для всех – странное упоение жестокостью. Кровь не пугала, а раззадоривала его. Ему не было жалко умирающих на арене – ни животных, ни людей, – меньше всего думал он о том, что это были такие же, как он, существа из плоти и крови – нет, они казались ему ожившими картинками. Разнообразие их смертей щекотало нервы, но это чувство доставляло ему удовольствие. Краем глаза поглядывая на брата, на других людей, сидящих по соседству, он ощущал в них ту же волю к истреблению, которую все они ощущали как волю к победе. Эта воля прорывалась в восторженных кликах, в мощном единодушном гуле, в шквалах разнообразно звучащих рукоплесканий.