Вечный двигатель - стр. 44
Мария отслонилась, бросила шелуху в ушат с картофельными очистками не насквозь покрытыми водой – помои для свиней – звучно обшлепала ладони, тронулась.
Проследим. Вежливо покряхтывала под женщиной лестница на второй этаж. Мария легко толкнула чуть приоткрытую дверь. Горница. Подле окна расположился Василий, гуляя по отверстой книге – кратко покосился. Женщина пусто бросила взгляд на мужа, сдвинула очи в окно. Села за стол не отнимая взгляд, зевнула. Дождь однообразно и равнодушно шуршал – Мария не простила:
– Скушно. Погода зевотная, от чаев уши распухли… Хоть по улице пройтись, да никто не увидит.
Василий, понимая, что не удрать, запустил, чуть повернув к присутствующей лицо, но не глядя:
– Слышал, ты отчудила – собак Репниных синей краской вымазала!
Мария обрадовалась:
– Это ловко я позабавилась! Думаю, что бы с их боровом умудрить?
– На кой леший забава? Жили люди и пусть их!
Мария прищурилась:
– Уже доказывала, цыганкой меня звать – не спущу!
Василий выговаривал:
– Хоть на первый срок норов умерь. Народ любопытен, пялится.
– Тебе что за печаль?
– Жить на людях – негоже устои ломать.
Мария поглядела на Василия с досадой:
– И в кого ты? – ни богу свечка, ни черту кочерга! – Отвернулась, объявила беспечно: – Я – человек вольный, сперва делаю, потом думаю.
– Где видано, – силился перечить Василий, – баба – и человек!
– Ты у иных спроси, они позорче!
– Морока ты, взяли тебя, ославились.
– А попробуй не возьми, когда мне приспичило! Уж ты в навыке, дорого станет.
Василий промолчал, но сузил глаза, пальцы нервно дрогнули. Мария встала, прошлась, лицо заалело. Слова пошли упруго:
– Васёна второго родит, совсем невмоготу будет. И так крику полон дом. Собирались делиться, скоро ли?
Василий тяжко молвил:
– Не время, все в закладе.
– И жить не время! – Мария осадила голос, потеребила шаль. – Еще. Мы давеча говорили. Елена взрослая, грамотная, определяться бы надо. Ты, вроде, в город ее хотел учиться отправить. – Повернулась к Василию, мягко пустила: – Она сама желает.
– Пока думаю – хоть какую родную причину иметь.
Минул год. Василий явно сомлел: волос поредел, живот выпятился. Торчал в горнице подле окна – безрукавка собачьей шерсти, штаны мятые, чуни. Опять рылся дождь. Не отрываясь от улицы, Василий недовольно проголосил:
– Авдотья!! Кху, кху, что самовар?
Вошла Елена с подносом – чайник, вазочка с бубликами.
– Авдотья дрова колет.
– Что – некому больше?
– А кто? Всех изжили.
– Ты не больно-то, есть кому привередничать! Филька на что?
– Филька Марию в лавку повез. Зотова ждем – прикупить разного.
Василий осерчал:
– В лавку, на выезде – тьфу!
– Вы уж, братушка, не перечьте! Не оберешься после.
– Учи, пигалица!
Вздохнул, обернулся, повинная улыбка мяла лицо. Разглядывал Елену. Налил чай, помешивал. Улыбка стала хитроватой.
– Растешь… Признайся, снятся нет парни?
– Воля ваша, – зарделась девица, – кто посниться? Из дома не выхожу.
– Балуетесь с Филькой, я замечал.
– Воля ваша – он мне что брат.
Василий чуток унял улыбку:
– Я у тебя брат… и отец – помни. Я забочусь!
Елена осмелела:
– Обещаете заботу, а в город не пускаете!
– Папашин норов, – определил Василий. Лицо стало смурное, но голос сдобрил: – Погоди вот, приедет нынче Михайло Гаврилыч и… покончим. Там, бог даст, и кошт определим.
Елена взвилась, вылетела из горницы. Василий грустно посмотрел вослед, пробормотал: