Вечность в тебе - стр. 5
– Расскажи мне, что произошло.
Я смотрю на свои руки. «Что произошло».
– Луиза.
Поднимаю взгляд. Не потому, что хочу этого, а потому, что научилась реагировать на свое имя. Это рефлекс. Я не могу иначе.
– Дело ведь не только в том, чтобы отсидеть свое время.
– Вот как?
При звуке моего голоса он на мгновение вздрагивает, но тут же берет себя в руки.
– Да, – спокойно отвечает он.
– Ну да, точно, – говорю я. – Все дело в том, чтобы вылечить меня. – Пауза. – Правильно?
Оставив без внимания мой сарказм, он спрашивает:
– Почему ты ударила свою одноклассницу?
– Потому что она это заслужила, – прямо говорю я. Холодным тоном. Как будто мне все равно.
– И почему она это заслужила?
«Потому что она мерзкая сука». Я могла бы произнести это вслух. Часть меня хочет именно этого. Но что изменится? Она все равно останется той же сукой, а я уже ударила ее и ни о чем не жалею.
– В чем причина?
Я думаю о том, что сказала Изабель. Об ее идиотском голосе и взгляде. И о том, как она стояла передо мной в своих узких джинсах-скинни с самодовольной усмешкой на лице. Но потом ее усмешка куда-то делась. Потому что она уже лежала на полу, и в ее носу пузырились кровавые сопли. Она разревелась. А мне было так хорошо, как я не чувствовала себя уже давно.
Не помню, как ударила ее, только смутное ощущение, что мой кулак врезается ей в лицо. Костяшки правой руки пульсируют, как будто этот момент сохранился в их телесной памяти. Я и не представляла, что ударить кого-то – так больно. И понятия не имела, насколько это приятно.
– Луиза, – бормочет он, вздыхая.
Если он назовет мое имя еще раз, я закричу. Встану и закричу. Или швырну таксу о стену.
– Я хочу понять тебя. Я действительно этого хочу.
«Не только вы», – думаю я. Он ждет, но напрасно. Я умею выводить людей из себя. Мою мать. Моего отца. Мистера Вейдингера, школьного психолога.
– Дай мне хотя бы шанс, – устало говорит он, но я не реагирую.
Потерпев поражение, доктор Фалькштейн откидывается назад. На этот раз я победила не кулаками, а молчанием. Я выдерживаю его взгляд и представляю, как между нашими глазами проходят электрические разряды. Он смотрит на меня, и я смотрю в ответ. Мы играем в игру, но я не знаю, в курсе ли он об этом.
– Зачем ты сбрила волосы? – спрашивает он.
– Думаете, мне не идет? – отвечаю я вопросом на вопрос.
– Хотелось перемен?
Терпеть не могу все это психологическое дерьмо.
– Может быть, – говорю я. – А может, мне просто хотелось испробовать машинку для стрижки волос моего брата. Ему она теперь без надобности.
На последней фразе он напрягается, ненадолго отводит взгляд и таким образом проигрывает в нашей игре.
– Это так вульгарно, – тихо говорит он.
– Или в самый раз.
Его глаза находят мои. Наверное, неприятно возиться с кем-то вроде меня. Столько дипломов на стенах, и тут вдруг я на диване. По-моему, я ему не нравлюсь. Во всяком случае, он раздражен, но старается не подавать виду.
Доктор Фалькштейн снова наклоняется ко мне.
– Ты не можешь избежать этой терапии, – буднично констатирует он. – Тебе ведь это известно?
– Да, – едва слышно отвечаю я.
Несколько секунд мы просто смотрим друг на друга, а потом он говорит:
– Расскажи мне о Кристофере.
Я не рассказала ему ничего. Совсем ничего. И не только потому, что не хотела этого. Прежде всего, я не знала, как. С чего мне следовало начать? С момента рождения Кристофера? С его болезни? Или все же с самого конца? С его смерти.