Вечность пополам - стр. 7
Очень опасный мужчина!
– О-о-о-о, да тебе, никак, сильной руки захотелось? – с веселым изумлением протянул мой внутренний голос. – Пришла блажь почувствовать особенный вкус железа на зубах? А как же камарги, они уже не идеал для подражания?
Камарги – это легендарные белые лошади, которые с незапамятных времен носятся по жирным от речной тины берегам Роны в моем любимом Провансе. Дикие лошади, которых невозможно приручить! Быстрые, как моя мысль, и вольные, как мои же тайные желания…
– Ерунда, – с досадой и не без смущения пробормотала я, заподозренная в постыдном желании сдаться на милость более сильного. – Всё не так! Надо же понимать…
– Да понимаю я, всё понимаю, – проворчал внутренний голос. – Чего уж тут не понять… Ты просто думаешь, что ЭТОГО парня ты не сможешь подавить! Кстати, а ведь он немного похож на Даниэля…
– Не трогай Даниэля! – бешено рявкнула я и с размаху влепила в стену блюдце с крошками от пирожного.
Получилось звучно – для начала. В продолжение сам собой напрашивался самозабвенный женский плач с освященными вековой традицией причитаниями в духе «ах, я бедная, несчастная, да за что ж мне всё это…».
М-да. Ветер перемен, прилетевший из далекой Африки, всколыхнул мои истрепанные нервы, как гирлянду флажков!
Санчо молча принес мне коробку бумажных носовых платочков, поставил ее рядом с клавиатурой, вышел и снова вернулся с рюмкой и початой бутылкой текилы.
– Оставь пузырек, – опрокинув рюмку, хрипло попросила я.
– Обойдешься, – ответил грубиян и удалился с бутылкой, на сей раз плотно прикрыв за собой дверь.
Я вздохнула и посмотрела на осколки блюдца, белеющие на ковре.
Не трогать Даниэля. Не трогать Алекса. Не трогать Павла. Не трогать Марика. Грушевского – и того не трогать… Не многовато ли у меня набралось неприкасаемых?
– Ну, ладно, ладно, прикасайся ты к кому захочешь! – визгливо – на грани истерики – отозвался мой внутренний голос.
Я только кивнула, как упрямый ослик. Я уже точно знала, что полечу к этому парню хоть в африканское пекло, хоть в самый ад.
Я очень, очень, очень устала быть сильной и смертоносной, как неисправный ядерный реактор с огромной зоной поражения.
Ярослав Грушевский, видный мужчина, известный писатель, последний романтик старого света и кумир трепетных одиноких дам, орал и топал ногами на приходящую домработницу, выбивая из толстого ковра столбики пыли, похожие на миниатюрные смерчи.
Прислуга, потупив голову, с прискорбием смотрела на ноготворные торнадо, и чувствовала себя виноватой.
Ковер она, конечно, пропылесосила плохо. А вот того, за что ее ругал пан Грушевский, домработница вовсе не делала, однако объяснить и, тем более, доказать это писателю не представлялось возможным!
Ярек Грушевский способен был накатать за один присест целую главу романа, а для того, чтобы выдать монолог минут на десять, ему и присаживаться не надо было. Домработница по опыту знала, что перебить пана Ярослава невозможно – это не удалось даже язвительной ведущей популярного телевизионного шоу. Оставалось лишь надеяться, что он предоставит обвиняемой традиционное последнее слово.
Прислуга терпеливо ждала, хозяин вдохновенно ругался.
Этим утром Ярослав Грушевский обнаружил пропажу одной папки с грифом «Личное». Всё личное у популярного автора рано или поздно становилось достоянием общественности, и исчезновение большой подборки писем, способных при небольшой обработке сложиться в увлекательный любовный роман, пан Грушевский воспринял как коварный и болезненный удар по своим творческим планам.