Вдвойне любимая - стр. 14
– Мне сдаться на опыты? – угрюмо поинтересовался.
– Ну зачем же так сразу…
– А можно не сразу? – я усмехнулся.
– Ирония? – иностранцам трудно даются тонкости русских смыслов. – Я хочу сказать, что эмпатия уже не редкость и хорошо изучена, тысячи людей живут, осознавая свои возможности, и сотни тысяч – нет.
– А что я чувствую собак и воробьёв – это вписывается в эволюцию? – конечно не до такой степени – я утрировал, но какая-то дикая связь с животным миром меня угнетала – я просто не мог смотреть на страдающих животных, они какой-то частью моей эмпатии приравнивались к людям.
– Конечно! Вы только представьте будущее человечества: полное единение с природой, понимание страданий любого существа, насилие станет просто невозможным… – эскулап вдруг замолчал и вздохнул: – Вы могли бы стать величайшим писателем.
– Мне и продюсером хорошо…
Я совсем не разделял его яркого воодушевления и даже радости. С этой чёртовой чувствительностью мы с братом даже с разными девушками не можем быть – природа разделила наши тела, а сенсорику оставила одну на двоих, и это ещё усугублялось и без того тесной связью с близнецом. Разделить, что чувствую я и брат, просто невозможно. Мы с ним как сообщающиеся сосуды. Уже в детстве это приносило немало проблем: один ударился – болит у обоих, один боится – второй тоже, о болезнях вообще говорить трудно, а вспоминать, какой ад я испытал, когда Сергей попал в аварию…
Теперь стало ещё хуже: мы неизбежно испытываем одинаковые чувства к одной девушке. Единственное, характеры у нас всё же разные, но лишь потому, что в той аварии выжил только брат, и мне пришлось не сдохнуть самому, пока он лежал в коме, и стать старшим, хотя родился я вторым. Да это неважно. Эта катастрофа усугубила мою чувствительность ещё больше: как сказал Эрик Юханссон, брат стал для меня человеком-целью, я считывал его пассивно, и сделать с этим ничего нельзя. Мой дар – а для меня проклятье – сильнее, чем у Сергея, и он развивался дальше. Мне снились кошмары… и брат появлялся на пороге моей комнаты мокрый от липкого пота, молча садился рядом, и мы старались справиться вместе.
Но можно справиться со страхом, с болью – с чем угодно, но есть чувство, с которым справиться невозможно, оно не поддаётся логике, не контролируется сознанием – любовь. Именно из-за неё мы впервые обратились к сенсорному терапевту – это очень редкие специалисты, в России нет ни одного. Россия оказалась на редкость приземлённой в этом смысле страной, я бы даже сказал – отсталой. Всё, что выходит за рамки обычного, в ней не принято и доведено до абсурда битвами «экстрасенсов». Скажи кому-нибудь, что ты особенный – покрутят у виска и спросят, что пил или курил. Но ни в одной другой стране мира так к подобным утверждениям не относятся. «Людей отрывают от собственной природы, рвут связи с землёй, чтобы распродать. Не люди – тени», – говорил отец, когда мы с братом жаловались на насмешки не только сверстников, но и взрослых. Когда подросли, стали скрывать нашу особенность, чтобы не упекли в психиатричку. Но нам ещё по двадцать пять лет, вся жизнь впереди. Мы влюблялись… и получали неразрешимые проблемы: любил Сергей – я намертво привязывался к той же девушке. И наоборот.
Однажды целенаправленные поиски помогли нам встретить Лизу. Она тоже была эмпатом, но слабым. К тому же оказалась материально озабоченно шлюхой. Испытывали к ней сильные чувства, она стала для нас обоих человеком-целью – сенситив особенно ярко чувствует важного для него человека. Чего нам стоило гасить общее желание придушить её от ревности и ярости – не рассказать словами. А когда она наградила нас обоих болезнью богини Венеры, к счастью, излечимой, мы с братом и обратились к сенсорному специалисту в Швейцарии, купили здесь – в Кальвине – дом и выдирали Лизу из себя с ментальной кровью.