Вдова Хана - стр. 29
Днём и ночью горят дороги,
А любовь остаётся жить.
Я к тому это всё, что, если
Ты увидишь как плачут звёзды,
Пушки бьют по живому солнцу,
Ураганы ломают твердь,
Есть на свете сильное чудо:
Рафаэль написал Мадонну,
Незапятнанный след зачатья
На прекрасном её лице.
Значит, день не боится ночи.
Значит, сад не боится ветра.
Горы рушатся. Небо меркнет,
А любовь остаётся жить.
(с) Сергей Островой
Кто такая эта Албаста? Это не имя. Это кличка. Я прочла кто они... Албасты. Мифологические существа… Демоницы. Уродливые, гнилые, самки, пожирающие плоть грешников. Никто и никогда не видел ее лица, никто не знал, как с ней связаться, никто не называл настоящего имени этой женщины вслух. Ее боялись, как огня. Я в каком-то чертовом замкнутом круге. Я кручусь рядом и не могу найти, и я на грани срыва. Как будто хватаю судорожно скрюченными пальцами миражи, скольжу ими по призрачному лицу Тамерлана и промахиваюсь, хватаюсь за воздух и остаюсь ни с чем снова и снова.
Как выйти с ней на связь? Как попасть на тотализатор? Как вообще подобраться к этому кодлу, к этой секте для избранных извращенцев? Я металась в отчаянии по комнате, которую снимала в одном из маленьких городков неподалеку от той самой степи. Не спала ночами. Оставались считанные дни до возвращения обратно. Дед давал мне всего неделю. И ни одной зацепки кроме слов того надзирателя. Конечно, мы его пытали… Но все, что он знал – это то, что женщина в маске приезжает иногда выкупать смертников, осужденных некоей сектой Чахар-Мугчи, содержащей тюрьму. Мне это ни о чем не говорило. Я как будто брошена в грязный океан и плаваю среди мусора, мяса, трупов, всплывшего дерьма, и не знаю, где я, куда плыть и насколько здесь глубоко. Своя мафия, свои законы. Скорпион был прав. Я попала в иной мир и ни черта в нем не смыслю.
– Она покупает людей. У нас мясо, где-то покупает шлюх, где-то животных. Она страшная женщина. С ней не нужно связываться. У нее повсюду свои люди. Они даже там, где вы о них ничего не подозреваете.
Вторили надзиратели, пока Дарив держал их на прицеле. Мы не знали, можно ли их отпустить, не сдадут ли они нас.
– Кто ее привозит? У вас должен быть посредник. Назови имя посредника, и я оставлю тебя в живых.
– Я не знаю. Они просто приезжают… и все.
– Ложь! Знаешь. Ты продаешь им людей. И все деньги берешь себе. Для этого ты с кем-то наладил бизнес. И я хочу знать – с кем.
Я слышала, как Дарив выбивает правду, как стонет и кричит надзиратель, пока второй мочится в штаны и дергается в одном из опустевших ящиков. Он никогда не заговорит и никогда не сможет ничего написать… Ему нечем это сделать. Больше нечем… Да, жестоко. Но здесь не бывает иначе. Здесь иначе нельзя. Нет жалости, сочувствия, сострадания. Они остались за чертой этого страшного места. И во мне они тоже умирали. Я хочу вернуть своего мужа домой и сделаю это любой ценой.
Он вышел ко мне, вытирая окровавленные руки и морщась от брезгливости.
– Есть один человек. Выйти с ним на связь можно будет через того мужика из лавки. Надо предложить для нее товар. Иначе она не клюнет. И сделка должна быть честной на все сто процентов.
– Товар? Какой? Золото? Оружие? Что предложить?
Дарив усмехнулся.
– Нет. Она торгует другим товаром. Живым.
У меня не оставалось выбора. Мне приходила только одна идея в голову. Только один выход. И когда я окончательно приняла решение, тут же вышла из своей комнаты и постучала в спальню Дарива.