ВЧК в ленинской России. 1917–1922: В зареве революции - стр. 44
А вот дальше спор между лидерами большевистского правительства и ведшими следствие руководителями ЧК и быстрый расстрел Каплан до выяснения всех обстоятельств покушения говорят в пользу того, что ни в каком детальном расследовании дела власть не была заинтересована. А получила из личности Каплан улики против эсеров и торопилась объявить назревший с ее точки зрения «красный террор». Советская спецслужба в лице всероссийской ЧК здесь еще выступала в нехарактерной для нее затем роли жесткого поборника законной процедуры, требуя отложить казнь и продолжать расследование. Слишком много в ее руководстве поначалу было искренних фанатиков революции, верящих еще в своеобразную, но все же этику своего дела, в ущерб «политической целесообразности», о которой им твердили в те дни Свердлов с Троцким. Дзержинский с Петерсом в чистом виде олицетворяли тогда именно класс этих революционных романтиков.
Именно об этой первой касте чекистов английский автор книги «Большой террор» Роберт Конквест справедливо заметил, что они действительно были похожи на российских Робеспьеров, что это «люди, у которых при всей их беспощадности можно найти некоторые своеобразные черты извращенного благородства». Многие искренние противники советской власти, ужасавшиеся «красному террору» первых чекистов, возмущались и обрушивались на Конквеста с критикой за такую характеристику. Но он попал практически в точку, уловив этот парадокс, к тому же словосочетание «извращенное благородство» вряд ли можно отнести к комплиментам в адрес дзержинскому племени, как и сравнение с такой небесспорной исторической фигурой, как якобинский вожак Максимилиан Робеспьер.
Когда руководивший в те дни всей властью в Кремле при раненом Ленине Свердлов уже 31 августа после первого же допроса Каплан потребовал у Петерса завершать расследование, чтобы дать официальное заявление ВЦИК о том, что стреляли правые эсеры из партии Чернова (повод для «красного террора»), Яков Петерс категорически воспротивился. Судя по дневниковым записям самого Петерса, дошедшим до историков после их изъятия при аресте в 1938 году, зампред ВЧК дал второму после Ленина человеку в Советской стране настоящий революционный отлуп с точки зрения законности: «Никаких ее связей с партией пока не выявлено, что она правая эсерка – говорит пока лишь она сама. А таких дилетантов, как мы, самих надо сажать!» Если верить запискам Петерса, опубликованным позднее в «Известиях», Свердлов на это раздраженно отвечал: «Ну так посадите самих себя, а эту даму выпустите!» – и поначалу уехал с Лубянки ни с чем. У себя в кремлевском кабинете в присутствии подчиненных из ВЦИК Свердлов в сердцах прошелся по ВЧК и лично по Петерсу, обвиняя их в чистоплюйстве и дилетантстве. К неудовольствию сторонников версии о провокации самой ЧК в истории с покушением на Ленина, похоже, что именно руководство ЧК собиралось продолжать детальное расследование и даже поначалу могло оспаривать мнение первых лиц советской власти. Петерс ждал возвращения из Петрограда своего начальника и кумира Дзержинского, уверенный, что будет поддержан Железным Феликсом в своей позиции не допускать преждевременной расправы с Каплан.
При этом никаким гуманизмом действия Петерса в те дни не пахли, он лишь требовал соблюдения советской же законности и детального расследования, а оппонентам постоянно заявлял, что лично-то он Каплан ненавидит и что сам готов ее расстрелять. Вряд ли тут уместно говорить о какой-то попытке Петерса помочь Каплан как старой революционерке-каторжанке, как считают некоторые историки, или уж тем более – из личной симпатии к ней как к женщине, как полагают самые романтичные из них. Петерс таким мотивам явно был чужд.