Вавилон - стр. 72
– Зачем ты говоришь это? – спросила она, глядя на него из-под опущенных ресниц.
Он ответил:
– Я говорю это затем, что, если ты будешь расспрашивать меня и настаивать на ответе, мне придется сказать тебе правду.
– А ты не хочешь говорить правду?
– Иной раз сказать правду значит рисковать жизнью. В моей стране порукой моей безопасности был бы обычай даровать за жизнь – жизнь, но мне неизвестно, до такой ли степени великодушен ваш род.
– Если ты подвергаешь себя опасности, зачем же ты меня спас?
– Из человеколюбия и по иным причинам. Но сейчас не время говорить об этом, потому что тебя это утомляет. Отдохни, а после мы поговорим. Я велю приготовить для тебя поесть.
Не дожидаясь ее ответа, он вышел и отдал приказание слуге.
Слуга сидел за ткацким станком и ткал ковер с фантастическим узором. Он любил ткать ковры не меньше, чем ворчать и возмущаться по любому поводу. Он встал со своего места, но не преминул попрекнуть Устигу, что из-за этой Нанаи, которую незачем было держать в их убежище, он накликает беду не только на себя, но и на всех них.
– Она понятия не имеет, где находится, – успокоил его Устига.
– Она знает, что она у персов, и этого достаточно, князь, – возразил слуга.
И он был прав, потому что мысль Нанаи работала живо, и, покуда Устига ходил за едой, девушка сообразила, что ее могли доставить только в одно место – в жилище дяди Синиба. Ее догадку подтверждали стены с попорченной облицовкой и та особенная тишина, которая бывает только в подземелье, куда не проникают звуки извне. К тому же она обнаружила на изразцах знак пожалованного Синибу благородного звания, так как существовал обычай – вмуровывать в стену кирпичи с именем владельца постройки или какими-либо другими отличительными знаками. Выходит, лишь подземелье хранило память о чести и отличии дяди Синиба. Возможно, время пощадило их как раз для того, чтобы они выдали врагов Халдейского царства. Но красноречивее всего для нее было лицо Устиги, в котором она узнала человека, не раз сидевшего вместе с Сурмой в тени деревьев Оливковой рощи и выдававшего себя за персидского купца. Значит, она в логове шпионов царя Кира. Из соседней комнаты до нее донеслось, как слуга, обращаясь к ее спасителю, назвал его «князь». Следовательно, он мог быть даже главарем персидских лазутчиков. Сами великие боги открыли перед ней дорогу в стан врагов. Сообщить об этом в Вавилон до истечения двухнедельного срока – и могущественный Набусардар вышлет к границам Халдейского царства непобедимую армию.
Нанаи задумалась о Набусардаре, единственном, кто до сей поры всецело владел ее помыслами, и в этот момент вошел Устига, неся в руках миску с похлебкой. Она еще грезила о том единственном, кому не колеблясь отдала предпочтение даже перед богами, но ее чувство уже подогревалось не просто девической восторженностью – оно превращалось в трезвую любовь женщины. И тем не менее, когда вошел Устига и пристально посмотрел на нее, словно читая мысли Нанаи, ее бросило в краску, она невольно опустила темные ресницы, вероятно, из желания скрыть, что у нее на душе.
От этого девушка стала еще красивей. Ее красило это выражение беспомощности и покорности судьбе. Черные волосы с медным отливом подчеркивали овал лица, а обнаженные руки льнули к телу. Устига любовался нежным изгибом губ и красивым лбом, на который падали отблески света.