Вас пригласили - стр. 30

Из недр сна меня выволокли насильно: чьи-то руки настойчиво, хоть и бережно, трясли меня за плечи. Раскрыв глаза, я в младенческом ужасе увидела над собой огромное бесформенное черное облако – темнее, чем сама тьма вокруг. Невольно вскрикнула – но знакомый голос тут же зашептал, успокаивая:

– Это я, Ануджна, меда Ирма, не пугайтесь!

Буря неприбранных смоляных волос Ануджны, грозовое облако, принесла с собой бодрящий запах ночного дождя. Я приподнялась на подушке:

– Что случилось?

– Пора вставать к Рассветной Песне. Ни о чем не спрашивайте, просто одевайтесь и пойдем. Все увидите сами.

Все еще шатко держась за царапающий край сна, я выбралась из теплой постели. Камин уснул, похоже, вместе со мной, теперь в комнате было зябко. Поеживаясь, я облачилась в свою тунику и, приветствуя плечами и бедрами каждый угол, спотыкаясь, выбралась за Ануджной в коридор.

По неосвещенным переходам гулял зябкий сквозняк. Редкие факелы чадили и потрескивали, и, казалось, весь замок спросонок и недоуменно провожает нас провалами черных зеркал. Мне было не по себе – вчерашняя музыкальная мистерия, не единожды преломленная во сне, все еще кружила голову.

Миновав полдюжины незнакомых коридоров и винтовых лестниц, мы оказались перед очень узкими высокими дверями. Возле них клубились еще две тени – Лидан и Сугэн. Завидев нас, они дружно улыбнулись и, не сказав ни слова, скользнули за приотворенные створки.

– Разувайтесь и проходите, меда Ирма. – Следуя путеводному шепоту моей провожатой, я поспешно сбросила сандалии и вошла в залу.

Каменный пол леденил босые стопы. Скудный свет от пары коротких факелов принял меня в свои серые ладони, и я не смогла разглядеть ничего, кроме первых в угадываемой долгой шеренге колонн, задрапированных ночной тьмой до призрачной полузримости.

В сизых тенях здесь и там угадывались фигуры моих соучеников. Каждый был словно сам по себе: никто не оборачивался, не приветствовал вновь прибывших, все хранили покой и молчание. Мгновенно втянутая в этот заговор уединения, я просто села чуть в стороне, подоткнув под себя подол. Алмазную эту тишину царапала только сомнамбулическая возня голубей где-то в смутной высоте сводчатого потолка. Воздух был напитан спокойным, несуетным ожиданием.

Я едва уловила, как запел чей-то женский голос, еле слышно. К призрачному соло стал каноном присоединяться знакомый хор. Я впитывала музыку крепко забытых слов – пели на дерри. Улавливала смысл урывками и могла лишь покачиваться в такт – но вскоре уже робко подтягивала, прикрыв глаза, не разжимая губ, вплетаясь всею собой в тонкую, словно капризная струйка дыма от гаснущей свечи, мелодию. «Вот она, крошечная кислая вишневая ягода – это значит, облетел последний лепесток…» – шелестел где-то в паре шагов от меня голосок Янеши. «Вот она, утренняя дрожь сырых ресниц – это значит, разорвана последняя пестрая прядь сна», – вторил ясным высоким нотам Райвы хрипловатый баритон Сугэна. Мы пели, всякий раз прощаясь – и приветствуя каждой строкой, и воздух над нами неотступно наполнялся рассветным перламутром. Я распахнула глаза – и в один миг увидела все вокруг.

Тонкие многогранные колонны растворялись в полукруглых сводах белоснежной мраморной аэнао. Там, где в храме полагалось быть алтарю, всю стену от пола до потолка занимал огромный витраж. Сюжет в рассветных сумерках все еще толком разглядеть не удавалось, но и различимое завораживало сердце. «Вот оно, золотое полотно горизонта – это значит, угасла последняя ночная звезда», – звенящий голос Ануджны, повторенный эхом, словно раздул тлеющие угли рассвета.