Варенье из падалицы - стр. 14
– Права у нас не мерены!
Человек создан для счастья, как рыба для полета.
Взгляд у него был оловянный, деревянный, стеклянный.
Весь в воспаленных марганцовочных цветках, как в болячках, стоял шиповник.
Когда-то на заливном лугу перед деревней паслось небольшое стадо, и озорной старик-пастух дал всем своим подопечным имена-отчества членов действующего Политбюро: «Эй, Вячеслав Михайлович, куда поперлась!» – и хворостиной пеструху по хребту.
Голубые крыши Самарканда, розовые стены Бухары.
Мучительная старческая бессонница, счастливая молодая.
«Кто боится помять брюки, не сидит нога на ногу» (народная мудрость).
Когда Бог наказывает, то первым делом вынимает любовь из сердца.
В дачный сезон домработница погуливала вечерами с солдатами и просила хозяйку, стесняясь своего подчиненного положения, представлять ее двоюродной сестрой. Потому, когда на заборе повисал очередной солдатик, хозяин, поблескивая очками, баском провозглашал: «Ку-у-зина! К ва-ам посетитель!» – на что та отчего-то страшно обижалась.
Бабочки-однодневки, бабоньки-одноночки.
«Я про нее вот что скажу: она как овощь неснятая. В ствол пошла. Да».
От оборудованного под летнее жилье сарайчика до берега канала простирался пестреющий цветами луг. Потом цветы разом исчезли, а трава выбросила метелочки, и луг точно поседел, из веселого сделался элегантным, вроде стильного ковра в гостиной. Через несколько дней пришел глуховатый старик в белой рубахе и все выкосил. Луг снова помолодел, превратившись в стриженый круглый затылок футболиста.
Собака вечно терлась у наших ног, влекомая не столь человеко-, сколь колбасолюбием.
Когда уже перестали надеяться, из подступающей тьмы забелел и подвалил к пристани рейсовый катер. И они подивились, что им подали такую большую, красивую, порожнюю внутри вещь.
Разлет ее жизни был пропорционален красоте, которая увлекала ее наподобие сквознячка, помимо воли.
Цирк выглядел внутри, как океанский корабль снаружи: в разноцветных сигнальных огнях, в прожекторах, в каких-то палубах и веревочных лестницах, убегающих на мачты.
1982
Третейский районный суд.
«Пролетарии всех стран, опохмеляйтесь!»
Шумел мыслящий тростник.
В небе посреди мелких лейтенантских звездочек виднелась одинокая и крупная майорская звезда.
Во дворе пожарного училища выпускники принимали клятву Герострата.
«Душа у него какая-то… жилистая!»
Часы на площади показывали явно нездешнее время, судя по разнице – каких-то островов в Атлантике.
Кустарщина? Или ручная работа?
Попеременно стояли то золотые, то матовые дни. Ветер, прилетевший откуда-то с полей, продул город, и он задышал легко, как выдох серебряной трубы.
В буреломе остального оркестра о чем-то своем разговаривал рояль.
Касторка детства.
Ночь состояла из тысячи позвонков.
В согласии с новейшей модой девушки приобрели военизированный вид, так что хотелось подъехать к ним на танке.
Мусор исходящих бумаг.
И тогда ему вставили протез души.
В гостинице жила бригада инженеров, приехавших в местную академию вправлять мозги электронной машине.
«Предпоследний день Помпеи», комедия.
Дни то тянулись чередой, как бесконечный товарняк из облитых черной нефтью цистерн, то пролетали коротко и быстро, сверкая окнами новеньких спальных вагонов.
Разинутые окна общежитий.
Мужчина с тяжелым, как колодезная цепь, взглядом.