Ваня, едем в Сталинград - стр. 12
Давно, однако, яркость этих мечтаний успела потускнеть. Ивану приходилось прилагать все больше усилий, чтобы хоть на время увести мозг в область безопасных мечтаний, все труднее становилось вызывать в памяти лица родных, представлять время, где смерть не дышала бы зловонием в лицо каждый день!
– Ты, браток, главное, не трусь, – тихий голос командира орудия Вити Якушева прервал мысли Ивана. Приоткрыв глаз, он увидел, что Витя подсел к Саше-Сереже на ящик.
– Бояться не стыдно, все боятся. Главное – трусить нельзя! Струсил – запаниковал, запаниковал – побежал, а побежишь, всех товарищей подведешь, а еще и малодушных за собой потянешь! Отходить надо только по приказу, запомни это, как Отче наш! Ты же теперь солдат! Когда бой зачнется, будешь Артему снаряды подавать. Он заряжающий. Ваня у нас наводчик, я ему даю команды и цель. Вот здесь у нас бронебойные, по танкам значит, из названия уже понятно. Здесь фугасные, осколочные, по пехоте, стало быть. Слушай меня внимательно, подавай правильно. И ужом вертись! Как будто у тебя кирпичики по конвейеру идут, и тебе ни одного нельзя упустить! Только гильза отскочила, ты Артему уже новый снаряд подать должен, а стреляную гильзу в сторону, иначе ступишь на нее и кувырнешься. Рот держи открытым, перепонки береги. Если Артема ранят, заряжаешь сам. Носишь и заряжаешь. Как заряжать сейчас покажу. И помни – тебя тоже боятся! В танке тоже страшно! Там тоже человек мечется, снаряды подает в орудие, потому как знает, что гореть ему заживо придется, если мы ловчее будем! Так ты его, значит, пересуетиться должен! И еще: пока идет бой, пока угроза, тебя ничто не должно отвлекать. Ранят товарища легко, он потерпит или сам о себе позаботится, ранят тяжело – ты ему не помощник. Ори санитара, но работы своей не бросай. Понял?
– Понял, – кивнул приободренный Саша-Сережа.
– Ежели в штаны наложишь, тоже не отвлекайся, понял? – проникновенно, в тон Якушева, сказал Иван.
Витя осуждающе посмотрел на него, а Саша-Сережа вскинулся с обидой в голосе:
– Сам, гляди, не обделайся!
Иван, довольный ответной реакцией, подмигнул ополченцу.
Зачем же явился ему нынче во сне этот детдомовец? Почему он вспомнил именно о нем, совсем случайном человеке, прожившем подле него сколько-то там минут боя и все эти минуты елозившем на корточках и коленях, подавая в орудие снаряды?
Артема тогда высекло осколком сразу же, до обидного быстро. Несколько десятков немецких танков вышли на позиции и начали замануху: в атаку пока не шли, только передние машины маневрировали, дразнили, вызывали огонь.
– Спокойно, ребята! Ждем, не светимся. Далеко, – не отрываясь от бинокля, сказал Витя.
– Знаю, – отмахнулся Иван, чувствуя, как закипает нетерпеливой горячкой.
Но одно из орудий открыло стрельбу, и тут же спровоцировало другое. Разрывы с явным недолетом легли перед танками. В ответ почти тут же ударили тяжелые немецкие минометы. Танки, получив прикрытие, выждали и, набирая скорость, двинулись в атаку, начали тоже пристреливаться.
Иван обернулся на задержку, увидел мертвого заряжающего и бледное пятно – лицо Саши-Сережи, услышал, как дико закричал Витя «подавай, подавай!», и ощутил, как со дна души на мгновение колыхнулся ужас; подумалось, что все, сейчас их накроют! Но пошло. Метнулся Саша-Сережа со снарядом, зарядил. И второй, и третий! Подвывал что-то неразборчивое, песню ли пел, со страху ли скулил – неизвестно. Но заряжал быстро, словно всю жизнь только этим и занимался!