Вальхен - стр. 2
– И при чём тут твой русский? Петр Асафович, кстати, караи́м[5]. Ему же это не мешает хорошо лечить.
– Не мешает, конечно. А ты замечала, как он понятно всё объяснял, когда санпросвет-лекции[6] в школе вёл?
– Да я их не очень-то слушала. Но вообще… понятно, да… просто.
– И интересно тоже! Вот тебе и русский язык. Было бы у него «плохо» по русскому – он бы так хорошо не говорил.
– Ой, Валька, какая ты всё ж зануда…
– Может, это и хорошо, – улыбнулась Валя. – Врач, наверное, и должен быть занудой, да? А тебе точно нужно с малышами работать. Где играть, петь, шалить – ты первая! Я так не могу. – Валя откинулась на песок и посмотрела в небо. – А только знаешь, Марин, я вот мечтаю… Представь: на нашем лима́не[7] да с нашим климатом – как лечить можно… Санатории чтоб как дворцы были и техника новейшая…
– Какая техника?
– Не знаю какая. Изобретут же люди что-то. Ну чтоб не только дыхание слушать и пальцами простукивать, как сейчас, а чтобы внутрь человека можно было заглянуть, не разрезая его, и понять, что почему болит. А уж потом лечить.
– Да ладно, рентген уж лет сто назад изобрели… на санпросвете рассказывали.
– Ну не сто, положим… И одного рентгена мало, Маринка! Он же не всё показывает!
– Деловая ты, и мечты у тебя какие-то… хозяйственные, – поддела подругу Марина. – Нет. Я вот мечтаю, чтобы у нас жизнь красивая была… как… как дворец, на Думской, где музей теперь. Ведь в таком доме люди, наверное, красиво жили… ну, раньше.
Валя неопределённо хмыкнула.
– Красиво жили, конечно. Одни. А другие им прислуживали. Потому и революция случилась.
– Ага. Все теперь равны, и слуг нету. А бабушка моя говорит: раньше были богатые и бедные, а теперь все одинаково бедные. И чем это лучше? Папа, правда, с ней ругается и мне не велит эти глупости повторять. Он же лётчик, красный командир, знает, как правильно. Только, Валь, – Маринка понизила голос, хотя в это раннее буднее утро на их любимом диком пляже никого, кроме них, не было, – я, знаешь, думаю… какие же это глупости, когда так и есть? Я ведь с мамой по колхозам и совхозам езжу. И не только в нашем районе. Люди, знаешь, очень бедно живут. Куда беднее, чем у нас, в городе. Видно же.
Валя молчала, задумчиво теребя пепельно-русую косу. Серые глаза стали серьёзными – Маринка знала этот взгляд подружки, будто она внутри себя видит сейчас что-то невидимое другим, – так Валя обдумывала сложные вопросы. Может, и права Маринка? Бедно люди живут. Зачем тогда революцию делали? Или просто мало времени прошло – не успели ещё совсем хорошую жизнь наладить?
– А я верю, Марин, – сказала она после паузы, – что будет у нас ещё прекрасная жизнь для всех. Не зря же всё это было: и революция, и война. И дедушка, мамин папа, погиб тогда, в Гражданскую…
– Марина-а-а! Ва-аля! – донеслось издалека.
– Санька кричит. – Марина привстала, высматривая на горизонте брата. – Небось мама его послала нас искать. Я обещала к бабушке сходить. А поедем в воскресенье с моим папой на аэродром? Он обещал что-то интересное показать.
– Ой, поедем! Я с удовольствием! И Мишку можно взять?
– Можно-можно… Побежали домой!
Девочки вскочили – тоненькая, светлокожая, русая Валя и смуглая, коренастая Маринка с шапкой каштановых кудрей – и помчались, взметая босыми ногами тучи песка и размахивая зажатыми в руках тапочками и сарафанами.