В зеркале Невы - стр. 14
Вот такой разговор.
«Новый мир», и редакторский зуд!
Мне ли, двадцать пять лет занимавшемуся совершенствованием и доводкой чужих рукописей, не знать, что такое редакторский зуд, мне ли не знать, что этот «зуд» у нас песней зовется и как трудно, как невыносимо подчас наступить на горло своей редакторской песне. Это как же нужно быть внутренне свободными, чтобы сказать такое неведомому сочинителю из областного города на реке Неве?
Пожалуй, именно в эту минуту, после разговора с Натальей Михайловной, я почувствовал и немного понял: «Новый мир» это «Новый мир», и этим все сказано. Он изнутри свободен, тем и отличается от прочих, взыскующих свободы и за нее дерущихся.
После того как душа моя была отпущена на покаяние, началось самое неожиданное: пошел текст. Я увидел дыры, настоящие дыры в повести, и не только в мятеже, но, главным образом, за его пределами, и бросился, нет, не штопать, а загружать материалом, материал был. Полной уверенности в качестве новых страниц не было, я отправил первые двенадцать и стал ждать. Не дождался, позвонил. «Прочитали, годится, но вы же оборвали, где остальное?» – это Игорь Иванович Виноградов, собранный, конкретный, суховатый.
– У вас мало времени, не тяните.
Не тяну!
Вторые двенадцать страниц летят вдогонку.
– Прочитали. Годится.
Но текст прет, как тесто из опары, прет и прет.
– Наталья Михайловна, тут у меня еще пол-листа набежало, а лимит-то исчерпан?
– Михаил Николаевич, шесть страниц мы, пожалуй, еще сможем взять, но не больше.
Потрясающе. Обсуждается не качество текста, а размер. Тут впору, как Чичикову, подпрыгнуть и ударить себя в зад пяткой.
– Наталья Михайловна, раз уж двенадцать страничек написалось, я приеду, вместе посмотрим, что получше вырежем, что похуже выкинем…
«Приезжайте».
Читает Наталья Михайловна привезенное и говорит: «Мне все нравится, но давайте выбирать и сразу клеить, места у нас только на шесть страниц».
В кабинет входит Игорь Иванович Виноградов.
– Приехали? Что-нибудь привезли?
– Игорь, мы отобрали шесть страниц….
– Покажите. Нет, все покажите.
Берет, идет в свой кабинетик, он рядом, за стенкой, тут же читает, очень быстро, будто просто переворачивает страницы.
– Все годится. Все пойдет.
– Игорь, у нас нет места.
– Выкинем критику, это нам важней!
Прости, неведомый коллега, потесненный, надеюсь, лишь в следующий номер.
На даче у моего доброго друга, Марка Лазаревича Галлая, я в лихорадочной спешке стригу, клею, соединяю, вписываю… Радоваться надо бы, да некогда, зато как важно, чтобы рядом были и Марк Лазаревич, и жена его Ксения Вячеславовна, с готовностью берущие на себя этот труд, радующиеся за тебя, а потом еще и вместе с тобой.
Все вставлено, вписано, вклеено, врезано, сдано.
Опять сижу в Ленинграде, и как-то утром на студии вдруг приходит в голову мысль о том, что в истории упущен чрезвычайно важный момент. Должен был мой мятежный Игорь Иванович как-то всколыхнуться душой, узнав, что те, кто руководил подавлением мятежа, чуть не поголовно оказались врагами и понесли суровое наказание, а раз так, стало быть, те, кого они подавляли… Звоню тут же в Москву, рассказываю Игорю Ивановичу Виноградову о пришедших в голову соображениях, слышу в ответ: «Диктуйте!»
– Я же звоню, чтобы посоветоваться, писать такой кусочек или уже поздно. Текста-то нет никакого.