В тупике бесконечности - стр. 21
Она сидела на нижней палубе. Здесь, в отличие от верхней, было свободно. Только очень душно. Расстегнув верхнюю пуговицу блузки, Татья подумала, что унылая студенческая форма – белая блуза и строгая кремовая юбка чуть выше колена – портит и без того плохое настроение. Так и не прогнав грустные мысли, она отвернулась к иллюминатору. Мимо проплывал Старый город с его домами в одну линию, протыкающими весеннее небо шпилями и блестящими на солнце куполами храмов. Все вокруг напоминало об Игоре: они обожали кататься по старому городу. Не на трамвае конечно, он брал лодку, и, прижавшись друг к другу так тесно, что Татья слышала, как бьется сердце любимого, они отправлялись на речную прогулку. Благодаря Игорю Татья знала истории многих домов. В этом, с желтым фасадом и недавно отреставрированной вывеской «С.ВОЛФЬ и Т.БЕРАНЖЕ» Александр Пушкин встретился со своим секундантом перед роковой дуэлью, а об этом небесно-голубом писал Михаил Лермонтов «Ведь нынче праздники и, верно, маскерад у Энгельгардта». Татья тяжело вздохнула: никуда ей не деться от Крюка. Так и будет рядом, потому что в ее жизни было только два любимых мужчины: отец, о котором остались смутные, обрывистые воспоминания, а потом Крюк.
Именно отец впервые привел ее в башню возле Кокушкина моста. Хозяин был его старинным приятелем. Татья помнила, как ее рука потерялась в широкой отцовой ладони и его слова: «В этой лавке, как во флаконе духов, собран аромат Петербурга – каким он был столетия назад». Самое страшное, что слова она помнила, а голос отца успела забыть. Образ не выветрился окончательно благодаря семейным голоснимкам. Там отец был то веселым, то серьезным, с прорезавшим переносицу шрамом напоминающим знак #. В юности, разглядывая снимки, девушка искала в себе сходство с отцом: у них был одинаковый прямой нос, узкие скулы, худощавость. Именно он когда-то звал ее: Татья. Не Таня, не Татьяна… Татья.
Трамвай остановился возле дома с башенкой, и она сошла на гранитный парапет, поросший тиной. Все здания вдоль воды в Старом городе до уровня второго этажа были облицованы гранитом – чтобы не рассыпались. Татья как-то читала, что для этого гранит снимали с затопленных набережных и «одевали» дома.
Толкнув массивную дверь, она оказалась в просторной парадной с уводящей ввысь винтовой лестницей. Посередине находился старый, и жутко медленный лифт. Поднимаясь, он так надсадно скрипел и подрагивал, что, казалось: сейчас замрет между этажами. Такие лифты остались только в Старом городе и, как говорили в путеводителях «придавали ему особый шарм». Татья здешнего лифта побаивалась и полагалась на свои ноги, которые пока служили вполне исправно и без скрипа.
Добравшись до последнего этажа, она остановилась, чтобы перевести дух. На круглой, выложенной в шахматном порядке серой и белой плиткой площадке стоял шум от голубиного «Гу гууу угуууг», прорезаемый истошными воплями чаек; сквозь большое, загаженное птицами окно виднелось небо. Такое, какое бывает только здесь: белесое, одновременно близкое и далекое. Ведущая в лавку старьевщика дверь выглядела так, будто ее привыкли открывать ногами. В общем, славное место, в котором все было настоящим. Никаких тебе игл-небоскребов, безупречно-чистых зеркал, голограмм с рекламой, запрограммированных на выявление потребностей и тут же забивающих «персональными предложениями, действующих только сегодня и только сейчас».