В той стране - стр. 36
В огонь что-то бросить он, конечно, не мог: гранату или мину – взрослый человек. Говорят, будто подошел он к тлеющему костру. Вроде ребятишки жгли и не потушили, а он подошел, оживил пламя – и взрыв. Это могло быть. Ребятишки и сейчас балуют. И гибнут почем зря каждый год. В наших краях когда-то шли тяжелые бои, и всякой гадости: снарядов, гранат, мин и нынче хватает.
Присловье у Васи было: «Лишь бы не война, а жить, парень, можно…» Вот тебе и «не война». И ведь правда – не война. Но Васю-то, сначала его искалечило, а потом, через столько лет, добило. Вот тебе и мирные дни.
Первый раз ему досталось в детстве. Мальчишкой еще, и вроде сам не баловал, а хотел отнять у малышни гранату. Рвануло, и остался Вася без правой руки, почти до локтя ее отхватило. Без руки, да еще и ногу покалечило. Всю жизнь хромал.
А парнишкой он рос хорошим. Я-то не помню, моложе его, но люди говорят: и учился неплохо, на гармошке умел, хотел стать шофером. Тогда машин, считай, не было. Единственная полуторка мыкалась по округе. В кабине – шофер, рядом – помощник шофера. И всем мальчишкам снилась эта полуторка.
Я помню время более позднее, когда Вася был уже парнем, жениховал. В белой рубашке, кепочка-восьмиклинка; вечером, во тьме, мучал он одной рукой гармошку и пел:
Это я помню. Гармошка то всхлипывала, то рявкала. Известное дело – одна рука. Наша соседка, мужиковатая, но сердечная тетка Таня вздыхала:
– Мой хороший… «Вели машины…» Уж кинул бы эту гармонию и сердце себе и людям не рвал. Матеря, небось, слушает да ревет.
Тогда Вася уже пас коров. Он рано начал пасти. Беда случилась, он из школы ушел. Сначала в подпаски, потом – настоящий пастух. Ребятишки ему завидовали, а повзрослев, понимали, что пастушье ремесло немудрено да сладко лишь на погляд. Бывало, отпасешь, в очередь, день-другой коров ли, коз, потом неделю ног не чуешь.
Так что ребячья зависть к пастушеству быстро проходила. А потом Вася как-то стушевался, словно пропал. Начальству наши коровы разонравились, стали отбирать попасы, сено косить запрещали. Поселковые стада за год-другой сошли на нет. И Вася ушел пасти коров на соседний хутор, в пяти верстах от нас. Теперь его вовсе не видели: утром, впотьмах, уходил он и возвращался к ночи. К тому времени он женился, гармошка и песни кончились. Пошла нелегкая жизнь.
Потом я надолго уехал из поселка. А когда вернулся, во взрослой уже поре, то с Васей мы нередко встречались в степи да в займище, куда вела меня всегдашняя охота, а Вася там скотину пас. Встречались, беседовали.
Бывало, набредешь, он издали заметит, ждет.
– Какие новости, парень? В газетках чего!
Послушает, повздыхает.
– Гляди, белый свет какой… Все премудрое. Но жить, парень, можно. Лишь бы не война. А белый свет, он…
Весенней порой в степи горечь молодой зелени чуешь на губах. Летом, в жаркий день, когда меж домами, в поселке, нечем дышать, здесь, на воле, полегче. От займища, от озер, от речной воды свежит.
В летний полудень Вася обычно пригоняет коров в займище. Там, в тени, над водой скотина отдыхала. А он сено косил. Вынимал схороненную в кустах косенку, прилаживал. Правой руки-то не было, считай, до локтя. Он пристроил два ремня: на культю и на шею. Довольно ловко орудовал: ровные рядки ложились один за другим. Как уж он привыкал, приноравливался смолоду косить одной рукой да при ноге калеченой, про то знает Бог. Но сумел, научился. И всякий год косил и косил, пока скотина в жару отдыхает. По займищу там и здесь вставали копешки. А сено – своим ли козам, людям ли продать – оно всегда не лишнее.