В тихой гавани - стр. 46
– Мэтт! – Удивленная и обрадованная, она переводила взгляд с него на довольно улыбавшуюся мать и ничего не понимала. – Но… как это?
– Мы с твоей мамой сегодня столкнулись на пляже, и она была так добра, что пригласила меня пообедать с вами. Как твоя нога?
– Ужасно! Дурацкая нога! Как я от нее устала! Мне так жаль, что я не могу больше рисовать вместе с вами!
За это время Пип сделала множество набросков, но и они уже успели ей надоесть. Она скучала и злилась, ей казалось, что с каждым днем она рисует все хуже. Да вот хотя бы сегодня – она так и не сумела правильно нарисовать Муссу задние лапы.
– Я снова тебе покажу, – пообещал Мэтт, когда Пип поведала ему о своем горе. Он протянул ей альбом для рисования и коробку карандашей, которую накануне обнаружил в своем столе. Пип в полном восхищении разглядывала и то и другое.
Пока они болтали, Офелия накрыла на стол, а потом открыла бутылку очень неплохого французского вина. Пила она мало и редко, но это вино она любила – наверное, потому, что оно напоминало ей о Франции.
Поставив в духовку цыпленка, Офелия приготовила спаржу с канадским рисом, а к нему – голландский соус[2]. Учитывая, что за весь год она не готовила ничего сложнее сандвичей, у нее получился настоящий кулинарный шедевр. Офелия даже не ожидала, что обычная готовка может доставлять такое удовольствие.
Но на Мэтта ее изыски явно произвели впечатление. На лице у него появилось выражение почтительного восхищения, а Пип, ахнув, захлопала в ладоши.
– Как?! Никакой замороженной пиццы?!
– Пип, умоляю тебя! Тебе вздумалось вытащить на свет божий все мои тайны? – улыбнулась Офелия.
– Ничего страшного. Диета, на которой я сижу, тоже в основном состоит из пиццы да пакетного супа, – хмыкнул Мэтт. Сегодня он выглядел ухоженным и еще более симпатичным, чем всегда. Офелии был приятен слабый запах мужской туалетной воды. От него веяло здоровьем и свежестью, и к тому же он казался на удивление реальным. К приходу Мэтта Офелия причесалась и даже принарядилась в элегантный пуловер из черного кашемира и джинсы. Косметикой она вот уже почти год как не пользовалась, не стала краситься и теперь. В конце концов, она ведь в трауре. Но сейчас Офелия вдруг чуть ли не в первый раз за все время пожалела, что не подкрасила губы. Помады у нее не было – вся косметика осталась дома, валялась где-то в ящике стола. До сегодняшнего вечера Офелия даже не вспоминала о ней. Нет, нет, ей и в голову не приходило кокетничать с Мэттом, просто приятно вновь ощутить себя женщиной. За последний год она превратилась в зомби, но сейчас вдруг почувствовала, что вновь пробуждается к жизни.
За обедом все трое непринужденно болтали. Сначала о Париже, об искусстве, потом разговор перешел на школу, и Пип объявила, что ничуть не скучает по ней. Пип должно скоро исполниться двенадцать. Впереди ее ждал седьмой класс. Когда-то она имела множество друзей, но сейчас, заявила Пип, она чувствует себя среди них этакой белой вороной. У большинства ее приятелей родители разведены, и ни один из них не знал, что значит потерять отца. Пип неприятно осознавать, что кто-то из них станет ее жалеть, а она ничуть не сомневалась в этом. Она заявила, что ей, мол, противно даже думать, что все они будут «милы» с ней, потому как от этого ей, дескать, грустно. Она вовсе не хочет чувствовать, что она какая-то особенная. Но Мэтт понимал, что тут уж ничего не поделаешь.