В тихом омуте… - стр. 20
Фарик устроился репортером криминальной хроники в газету к своему двоюродному брату, осевшему в Москве после ферганской резни.
Марик же, с его безмятежным лбом, влип в какую-то сомнительную полукриминальную контору, обзавелся джипом и подарил Веньке роскошную штатовскую визитницу.
Визитница оказалась не последним делом – по вечерам Венька заседала в Доме кино и мастерски снимала охочих до приключений малопрактикующих кинематографистов. Нюх у Веньки был собачий, она сразу же определяла перспективы людей, отсеивая праздношатающихся, не связанных с кино и телевидением мужичков.
Она уже знала киношные и телевизионные кланы, легко ориентировалась в расплодившихся, как кролики, рекламных агентствах и так же легко получала там заказы на ролики.
Мне оставалось только получать деньги и, поплевывая, писать идиотские слоганы.
Погибший, но не забытый Иван вдруг воплотился в Веньке с такой силой, что мне иногда казалось – уж не удачно ли он, проскочив вне очереди, реинкарнировался в этой ослепительной, с железной хваткой провинциалке.
Впрочем, я никогда не была буддисткой, я не верила в переселение душ.
И никогда не была у Веньки на «Алексеевской».
Чаще всего именно она паслась у меня в Бибиреве. В ванной появилась ее дорогая косметика, в комнатах были небрежно разбросаны ее дорогие вещи, которые я педантично складывала на уже отведенную ей полку в шкафу.
Шкаф был куплен на деньги, полученные за рекламу мыла, – это мыло я ненавидела.
Веньке же было плевать на эту рекламу, мыло, отведенную полку – и со временем получилось так, что все мои аскетичные свитера и рубахи пропитались ее дорогущей туалетной водой – эту туалетную воду я тоже ненавидела.
Устав сражаться с ее безалаберностью и смирившись с тем, что она оккупировала – совершенно незаметно для меня – мой дом, я заказала ей дубликат ключей и предоставила право делать в нем что угодно…
И для начала она изменила цвет глаз.
Я заметила это сразу, но решилась спросить только тогда, когда были выслушаны все ее потрясающие истории о новом малобюджетном проекте кинопроизводства на студии Горького.
– Ты изменилась, – осторожно сказала я.
– А-а… Ничего особенного. Контактные линзы вставила.
– Не знала, что у тебя проблемы со зрением.
– Никаких. Это у тебя проблемы со зрением, – рассмеялась она, схватила меня в охапку и потянула в коридор, к большому зеркалу.
– Ну?! Ты ничего не замечаешь?
– Цвет глаз другой. Даже не могу понять, идет ли это тебе…
– А по-моему, здорово! У нас теперь одинаковые глаза. Зеленые. Всегда мечтала иметь зеленые глаза.
– Зачем?
– Просто подпирает иногда, так хочется быть на кого-то похожей…
– На кого-то?
– На тебя… Ничего не говори, пусть так и останется, хорошо?
…Спустя две недели, когда этот разговор благополучно забылся, она вдруг вытащила меня в парикмахерскую. Я отроду не стриглась во всяких там салонах, это казалось мне мещанством; волосы же мне ровняли в разные периоды жизни мать, Иван и Нимотси.
Теперь пришла Венькина очередь, но она только хмыкнула и отправилась со мной к своей парикмахерше. Парикмахерша оказалась халдистой бабой, но дело свое знала хорошо: вместо очень длинных неухоженных волос, от безысходности всегда собиравшихся в хвост, я получила умеренно длинные с намеком на стильную прическу.
Потом пришла очередь цвета. Родной цвет активно не нравился Веньке, она находила его слишком унылым – и поэтому я была срочно перекрашена в глубокий темно-рыжий с томно-вспыхивающим медным отливом.