В тихом омуте. Книга 1. Трилогия - стр. 32

Павел Павлович, по его мнению, поздно ушёл на пенсию. В пятьдесят бы пять, как и положено ему было по вредности – в самый раз. А в пятьдесят шесть-семь – поздновато. Это бы что он мог за этот год поделать? Как бы мог жить?.. Так нет, отдел кадров комбината протянул. А проще сказать – украл этот годочек с хвостиком.

Вначале, за год до пенсии, сходил к начальнику Отдела Кадров, к Подгузнику. Доказывал ему, что, мол, есть у него вредность. Но Подгузин (в народе – Подгузник) ни в какую.

– Нет у тебя вредности. Не идёт цех Муки по второму списку.

– Как не идёт? Федя Борисов пошёл в пятьдесят пять? – пошёл. А на соседнем карьере по выработке известняка идут? – идут. А я чё, из другого замеса?

Андрей Андронович глянул на него с усмешкой. Хотел ответить: «Из дерьмового!» Не любил он работать с жалобами, особенно если они связанны с упущениями в его работе, в его отделе. А «прокол» отдела он понял, но поздно уже его исправлять – на глазах обнажать свою некомпетентность. Обойдётся.

– Вот и иди туда работать.

– Ага, спасибо. Вовремя, однако, подсказали.

– Ладно. Иди. Думать будем.

Это было первое посещение. Потом, когда до пенсии оставалось полгода, ещё зашёл – думают. Потом за месяц до пятидесяти пяти.

– Ну, как? Придумали что-нибудь, Андрей Андроныч?

– Нет ещё. Что думаешь, так просто что ли? – ответил вопросом на вопрос Подгузин.

В канун юбилея зашёл – тот же ответ. Вся голова в думах, как в ракушках. Опять доказывать принялся, а тому хоть кол на голове теши. Словом: словом по слову, ладонями по столу – и послал он Шилина из ОКа по накатанной дорожке.

Обиделся Павел Павлович на Подгузника. Очень осерчал. И решил сходить к Татаркову.

Генерального директора Шилин знал давно, как и тот его. Татарков ещё механиком в автогараже бегал. Потом парторгом стал – вначале гаража, потом – Карьера. Не раз на ДСЗ партийные и профсоюзные собрания организовывал. Тогда свой голосище отрабатывал. Проводил в массы политику партии и правительства. Ну и, естественно, особо говорливых примечал. Вроде бы спрашиваешь о наболевшем, о зарплате, что-нибудь по улучшению условий труда, о быте, о жилье, а в ответ – ответ с партийной прямотой:

– Ты, Шилин, в каком веке живёшь? Ты посмотри, чем страна живёт, что нового в ней происходит? Какие цели, какие планы! А ты, только и знаешь – зарплата, переработки… Не по-советски, не сознательно. Работай лучше, планы делай, муку на удобрение, чтобы в колхозах и совхозах поля обеззараживать было чем, от проволочника избавляться. А когда урожаи поднимутся, тогда страна богаче будет, вот тогда и тебе жить веселее будет. И нам всем. Работай, Пашка! От всех и каждого наше благосостояние зависит. Понял? Вот так-то. Думать надо… Работай лучше.

Тогда и заприметил он Шилина. И вроде бы без обид и зла.

14

Татарков приём по личным вопросам граждан проводил скопом. В коридоре второго этажа и приёмной, в отведённый день, обычно субботний, народа всегда собиралось много – предприятие развивающееся, строящееся, – и генеральный директор вызывал по десять-пятнадцать человек сразу.

Директор жал на кнопку у себя под столом – в приёмной оживлялась Нина Михайловна.

Она выходила из-за секретарского стола, становилась возле двери кабинета и отсчитывала группу, как животных, по головам. Запускала отобранный коллектив, закрывала за ними двери и тут же садилась за свой рабочий пульт со стрекочущей пишущей машинкой «Ятрань». Иногда она включалась в собеседования, отвечая на предварительные вопросы. И эти минуты становились облегчением для ушей, находящихся в замкнутом пространстве, то есть от трескотни пишущей механической машинки с электрическим приводом.