В тени побед. Немецкий хирург на Восточном фронте. 1941-1943 - стр. 19

Еще накануне похода на Францию среди хирургов не существовало единого мнения, нужно оперировать или нет. В конечном счете все эти споры сводились к сообщениям времен Русско-японской войны. Дело в том, что тогда, во время сражений за Мукден и Порт-Артур, хирурги наблюдали, что раненные в живот после операции умирали, а те, которых считали безнадежными и просто оставляли лежать, выживали. Частично такие удивительные случаи повторялись и во время Первой мировой войны. Затем картина изменилась. Теперь мы требовали проведения срочной операции еще в дивизионном медпункте на передовой.

Пациенты с легочными ранениями чувствуют себя хорошо, раненые с переломами – плохо, у многих раны гноятся. Мы пробираемся от кровати к кровати. И внезапно останавливаемся перед мертвенно-бледным солдатом.

– Что с ним? – спрашиваю я. – Большая кровопотеря?

– Да, господин профессор. Пробита подколенная артерия.

– Как давно он был ранен?

– Пять дней назад.

– А когда раненого доставили к вам?

– Всего лишь несколько часов назад.

Я прошу его снять повязку. Нога в скверном состоянии. Голень и стопа посинели, почти почернели. Конечность отмерла, погибла. Почему на передовой ничего не предприняли, почему сразу же не вывели сосуд наружу и не попытались зашить отверстие в артерии?

– Жаль! Слишком поздно, – констатирую я, бросаю мимолетный взгляд на коллегу и произношу одно-единственное роковое слово: «Ампутировать».

Он кивает. Он все понял и точно знает, о чем я думаю. Мы идем дальше.

Осмотр окончен.

– Что еще? – спрашиваю я Михаэля.

– Нечто необычное: дело в том, что здесь у нас две русские пленные, так называемые фельдшеры. Обе ранены, одна незначительно, другая – тяжело.

– Да что вы, неужели русские посылают женщин на передовую?

– Конечно. По крайней мере, в полевые лазареты. Видимо, у них не хватает врачей.

Женщины-врачи в полевых лазаретах? Такого я еще не видел. Наши сестры работают только в больших военных госпиталях и в госпиталях, расположенных в глубоком тылу, а женщины-врачи – исключительно в тылу.

– Могу ли я осмотреть их?

Главврач указывает на закрытую дверь небольшой комнаты, куда поместили двух женщин. Он просит открыть. Втроем в сопровождении санитара мы заходим внутрь.

Тотчас же одна из русских вскакивает со стула. На ней военная форма – брюки галифе, на ногах сапоги, ее с трудом можно отличить от мужчины: худощавая, подтянутая, ни малейшего намека на женственность ни в бледных чертах славянского лица, ни в манерах; волосы коротко подстрижены. Она бросает в нашу сторону презрительный, упрямый взгляд. Перевязанная правая рука висит на груди. Как мне передают, никаких серьезных повреждений нет. По ее личному знаку, вшитому в униформу, можно понять, что по званию она старший лейтенант медсанбата.

Другая женщина лежит на кровати. В одежде. Она тоже смотрит на нас, на лице застыл немой страх, она дрожит, как перед смертью. До самых глаз она натягивает простыню, как будто наш вид внушает ей ужас. В ее больших темных глазах отражается неуверенность в том, что с ней будет дальше. Вероятно, это юное создание думает, что мы ее по меньшей мере изнасилуем или вообще расстреляем.

Я смотрю на нее, перевожу взгляд на другую, сравнивая обеих. Одна хладнокровна, замкнута, враждебна и преисполнена ненависти, при этом абсолютно владеет собой. А другая – просто раненое существо, раненая женщина, которая страдает от боли и при этом пытается держать себя в руках. У нее глубокая, гнойная рана мягкой части правого бедра. На личном знаке написано имя «Татьяна Семенова».