В сумерках. Книга вторая - стр. 16

Она, когда уже сына растила, в церковь поехала в Кашкино, где малахольный мужичок восстанавливал колокольню. Думала помолиться. А оказалось, еще рано: не готова церковь, не освящена. Мужичок Раю приметил, пригласил еще приезжать и каждый раз рисовал с нее портреты, на Раису не похожие, а похожие больше на иконы. Раисино что-то в них угадывалось, только если рядом поставить. Она спросила денег, знала, что моделям художники платят. Денег малахольный ей не заплатил, напел с три короба про «сбычу мечт». Обещал, как только на колокольне заиграет колокол, исполнится самое заветное Раисино желание. Велел загадать одно и хранить втайне. Перебрав все желания, Раиса загадала балкон. Художник увидел, как засияло лицо его модели, закричал:

– Вот! Держи, милая, это состояние!

Метнулся за новой картонкой, а Раиса лицо не удержала, но это не беда, художник запомнил, нарисовал картину «Мадонна в ожидании малинова звона».

Денег не заплатил, но и не обманул. Год прошел, как повесили на его колокольню колокол, и ровно день в день в городе померла Раисина тетка. В наследство от нее осталась квартира. Маленькая, на первом этаже. Оба окна выходили во двор, под окном топорщилась сорняками лужайка. Тут Раиса и отгородила себе местечко. Наняла бригаду, они ей стенку под окном проломили, поставили пластиковую дверь, заодно и оба окна поменяли на пластик. Перилами обнесли площадку ровно под балконом второго этажа, залили бетонный пол. Реконструкция стоила дорого, съела все сбережения. Соседи спохватились: мол, несущая стена, разве можно, а – поздно. Вот он, Раисин балкончик. С тех пор каждое погожее утро выходила на воздух она простоволосая, в мятой ночной рубахе из ситца, опухшая ото сна. Стояла на огороженной лужайке, оперевшись на перила собственного «балкона», и равнодушно глядела на людей, спешивших мимо. Порой почесывалась, широко открывая в зевке рот, и потягивалась, показывая рыхлые волосатые подмышки. Розалию как раз подмышки-то и заворожили.

– Откуда взялось это чудо-юдо?

– Как сюда она попала, не знаю, – сказала Тамара. – Когда мы с Ивановой и Чемодановым впервые снимали в музее, она там поварихой работала. Сколько уж лет прошло. Меня не помнит. Зимой иногда неглиже выходит на солнышко. Здорова она, просто размыто представление о границах. Небольшой вывих ума, неопасный.

– Неопасный?! – возразила потрясенная подруга. – Мужчины мимо ходят, все уже импотентами стали, наверное.

– Может, наоборот, возбуждаются.

– Что-то многовато вокруг тебя народу вьется с умственными девиациями.

– Это ты про Мишу? – Тамару слегка напрягало, что подруга еще ни разу не вспомнила отбывшего вчера Крайнова.

– Про Вадика.

Павлу Меркушеву исполнилось шестьдесят пять, день рождения отмечали на даче. Поскольку до солнцестояния оставалось еще не меньше недели, наплыва последователей Заратустры, которые по-прежнему осаждали сакральную территорию, не ожидалось. Погода стояла чудесная, на легендарном мысу, где Талва вливалась в Таму, дул сильный ветер. Вероника с дедушкой накануне закончили клеить флотилию воздушных змеев. Планировался грандиозный перформанс. Павел в детстве змеев сам мастерил, а теперь восстанавливал навык по памяти и по чертежам из подшивки журналов «Наука и жизнь». Накануне Тамара и Розалия привезли из города по его заказу разноцветные лебединые боа. С утра Павел их растрепал и приклеивал перья на крылья флагмана. Дочка Розалии Яна, гостившая у Меркушевых, помогала Катерине – тете Кате, как она ее называла, – завивать булочки из дрожжевого теста с маком.