В стальных грозах - стр. 9

Припке, которому я утром рассказал об этом, выразил надежду, что череп был французский.

Молодая лесная зелень ярко поблескивала в утренних лучах. Едва заметными тропками мы пробирались к узкому оврагу позади передовой. Нам объявили, что после двадцатиминутной артподготовки в атаку пойдет 76-й полк, а мы должны в готовности стоять в резерве. Ровно в двенадцать наша артиллерия открыла сильный огонь, мощным эхом отдававшийся в лесистых ущельях. Здесь мы впервые услышали весомое словосочетание «ураганный огонь». Мы сидели на ранцах, в бездействии и возбуждении. К командиру роты подбежал вестовой и торопливо выпалил:

– Три передовые линии в наших руках. Захвачено шесть орудий!

Мы ответили громким «ура». В нас взыграло боевое безрассудство.

Наконец пришел долгожданный приказ. Длинной шеренгой мы двинулись вперед, туда, откуда доносилась трескотня ружейной пальбы. Дело принимало серьезный оборот. В стороне от лесной тропинки, в гуще ельника, раздавались глухие разрывы, с шумом сыпались сучья и земля. Один оробевший солдат под вымученные смешки товарищей бросился наземь. Потом по рядам пронесся клич смерти:

– Санитары, вперед!

Вскоре мы миновали место, где только что разорвался снаряд. Раненых уже унесли. Вокруг свежей воронки на кустах висели окровавленные клочья обмундирования и человеческой плоти – странное, гнетущее зрелище; в воображении возник образ сорокопута, насаживающего добычу на шипы терновника.

У Большой траншеи жуткая неразбериха. Раненые, умоляя дать им воды, сидели на обочине; пленные с носилками во весь дух бежали в тыл; ездовые на передках артиллерийских орудий галопом гнали лошадей сквозь огонь. Справа и слева снаряды глухо били в мягкую почву, с деревьев падали тяжелые сучья. Посреди дороги лежала убитая лошадь, вся в огромных ранах, из брюха вывалились дымящиеся внутренности. Среди этих величественных и кровавых картин царило неожиданное бурное веселье. Привалившись к дереву, бородатый ландверовец кричал:

– Ребята, поднажмите, француз бежит!

Наконец мы достигли места неистовой пехотной схватки. Лес по окружности рубежа атаки был вчистую уничтожен артиллерийским огнем. На изрытой разрывами ничейной полосе лежали жертвы атаки – головой к противнику; серые мундиры едва выделялись на земле. Огромный пехотинец с залитой кровью рыжей окладистой бородой лежал, устремив в небо остекленевший взгляд, вцепившись руками в рыхлую землю. Молодой парень, корчась, метался в воронке; лицо уже тронуто желтоватым смертным оттенком. Казалось, наши взгляды были ему неприятны, он натянул шинель на голову и затих.

Наш строй рассыпался. То и дело, описывая длинную резкую дугу, с шипением подлетали снаряды; молнии разрывов высоко взметали землю в этом голом месте. Пронзительный визг гранат полевых орудий я не раз слышал еще в Оренвиле; он и здесь не казался мне чересчур опасным. Порядок, в каком теперь двигалась под обстрелом наша рота, развернувшись повзводно, действовал успокаивающе, и я подумал, что боевое крещение оказалось менее страшным, чем я ожидал. Странным образом не осознавая реальность, я внимательно выискивал цели, по которым могли метить снаряды, и не догадывался, что противник уже изо всех сил лупит именно по нам.

– Санитары!

У нас первый убитый. Рядовому Штёльтеру шрапнелью разорвало сонную артерию. Три индивидуальных пакета в мгновение ока пропитались кровью. За несколько секунд парень истек кровью. Мимо пронеслись две упряжки с орудиями, вызвав на себя еще более яростный огонь. Лейтенанта-артиллериста, который искал на предполье раненых, швырнуло на землю взметнувшимся столбом взрыва. Он медленно поднялся и с подчеркнутым спокойствием пошел назад. Мы смотрели на него во все глаза.