В следующем году в Иерусалиме. Рассказы и миниатюры - стр. 15

– Сареле! – кинулся к ней муж, две недели назад Сара и Янкель стояли под хупой, а сегодня он наткнулся грудью на козачью пику и оседал на пол рядом с тестем.

Заходя в соседнюю хату, казаки разрядили в хрипящего на веревке пса два пистолета.

– Ну, жидовня, целуйте крест православный и айда к купели в церковь! Не ма хенца?!

Ну, не обессудьте, – взрослых в семье Мотла Берковича вывели во двор, где споро повесили на приготовленных веревках: на перекладине ворот уместилось сразу трое, еще двоим нашли место на суку старой тютины, что росла перед домом. Мелочь пузатую, что голосила в доме, бегая без штанов, просто рубанули по разу саблями – от визга можно было оглохнуть.

В тупичке стоял домишко Пинхуса, самого хозяина уложили саблей, предварительно сунув ему в лицо крест, целовать который Пинхус отказался. Жену его Лею оставили кричать и плакать над трупом, а пятерых дочек, младшей исполнилось четырнадцать, старшей – двадцать два, вывели из дома на улицу, тридцать казаков помоложе окружили их плотным кольцом.

– Красавицы, козачество желает вас угостить! Кто из вас выпьет чарку доброй водки и закусит славной колбасой, приготовленной с чесноком и перцем? Ей-богу лучшей колбасы не найти на всей Украине, сам хряка откармливал, да для доброго дела три дня назад и зарезал. Петро, неси горилку, неси кружки, тащи колбасу! Что говорят? Не волям, говорят?! Ну, втеди, братцы, тащи из дома перины, вали их прямо на дорогу, мы их сейчас через другое место казачьей колбасой угощать будем!

Затрещали разрываемые сорочки, плачущие в голос сестры были повалены на тряпье прямо на улице, девичья кровь текла по бедрам, горилка – по козачьим лицам, лилась на грудь, на живот.

– А вот давай, Микола, тренироваться в сече. Кто с одного раза не сможет жиденку голову срубить – тот баба и должен ты будешь мне перстень свой отдать!

– Чего это я баба?! Ты ври – не завирайся, а ставь против моего перстня пистолю, которую ты из Крыма привез, которая вся в узорчатых накладках да каменьях! – живо откликнулся на предложение Петра Хорунжего Микола Непийвода.

Друзья-помощники стали по двое подводить еврейских мальчиков 10—13 лет к Петру и Миколе. Те стояли с саблями наголо, скинув кафтаны, сабли сверкали в воздухе, описывая круги. «Раз! Раз!» – еврейчики охнуть не успели, громко ойкнул кто-то из ожидающих своей очереди. «Раз! Раз!» – славная работа, худенькие шеи легко рубились. «Раз!» «Микола!» – кто-то окликнул молодца, Микола покосился на голос, сабля пошла криво и всего лишь срезала у Мотеле левое ухо.

– Ой-ёй-ёй-ёй! – заорал Мотеле во весь голос, прижимая руку к ране на голове и пытаясь поднять отрезанное ухо из уличной пыли.

– Ой-ой! – заверещала вся ребятня, которую приготовили к расправе.

– Ой, дупа пердолёна! – выругался Микола и одним ударом снес Мотлу голову.

– Ну, Микола, уговор – отдавай перстень! – а тот с одного удара валил и валил еврейские головы – Бореле, Гиршеле, Хаймеле…

Прямо на улицу выносили книги из еврейских хат, складывали костер. Туда же подбрасывали свитки Торы, отламывали мезузы от косяков дверей и тоже бросали в костер. Смоченный горилкой из ведерной бутыли, костер хорошо разгорался. Кто-то из козаков пытался бросить в него и мебель, но православные не дали гореть мебели – растащили по хатам. Из дома в дом сновали женщины и мужчины, в хохлячьи мазанки перекочевывала посуда, сундуки, перины и тряпье – вещи полезные, а евреям все одно уже не нужные.