В скорбные дни. Кишинёвский погром 1903 года - стр. 27

: прошло немного месяцев, ко мне привыкли, и я как близкий родственник стал своим человеком во всех этих ортодоксальных семьях. Охотно со мною любил беседовать старик Авраам Б., человек религиозный, но весьма толерантный. Я же особенно охотно беседовал с его матерью, тогда уже глубокой старухой, которая мне рассказывала про турка, показывала сохранившиеся у неё мелкие турецкие монеты-пары36, а также рассказывала о существовавшей ещё при турке еврейской больнице, которую она посещала нередко, приходя на помощь призреваемым в ней.

У меня выплывают приятные воспоминания о дорогой гимназии. Пред моим умственным взором встают образы преподавателей, но все они покрыты лёгким туманом. Рельефно выступает образ незабвенного директора К. П. Яновского, так отчётливо, что если бы я владел кистью, то мог бы его нарисовать. Психологическая загадка: многих учителей, например, учителя латинского языка, я видал ежедневно в течение нескольких лет, Яновского же сравнительно редко, так как он часто отлучался поездками по области. Объяснение нахожу в том, что Яновский всегда производил на нас сильное впечатление и образ его так врезался в нашем мозгу, что нам нетрудно воспроизвести его. Это сильное впечатление вызывалось не страхом перед директором, но каким-то особым чувством, которые мы питали к нему и которое граничит с обожанием. Для характеристики светлой личности Кирилла Петровича приведу короткую выдержку из воспоминаний бывшего воспитанника его, известного публициста барона Икса (Герцо-Виноградского): «К. П. был нашим учителем, руководителем, просвещал нас не только светом науки, но и светом нравственности, стремясь сделать из нас людей. Главнейшей его задачей было развивать в нас лучшие человеческие инстинкты». Я готов подписаться под этими строками обеими руками. Режим в гимназии при Яновском был в высшей степени гуманный: позорные наказания предшествовавшей эпохи – розги, карцер, стояние на коленях – буквально отошли в область преданий. Об антисемитизме не было помину, наоборот, евреи составляли как бы привилегированную группу. Еврейских мальчиков, особенно бедняков, охотно принимали; их одевали, освобождали от платы за учение, снабжали даровыми учебниками. Из каких источников, не знаю наверно, но кажется, из сумм коробочного сбора37. Особенно усердствовал в этом отношении д-р Левентон, гимназический врач. Он откапывал бедных мальчиков, и когда ему удавалось определять их в гимназию, он испытывал то чувство удовлетворения, которое, вероятно, испытывает ревностный миссионер, когда ему удаётся привлечь кого-либо в лоно своей религии. Среди товарищей также совершенно не замечалось антисемитизма, и лучшим доказательством может служить тот факт, что в течение нескольких лет до окончания гимназии и после этого я был в самых дружеских отношениях с двумя христианами-товарищами – ныне покойным Константином Балтагой, сыном протоиерея Феодора Балтаги38, и армянином Артуром Захарьяновым.

А какой был режим до Яновского? Для иллюстрации приведу выдержку из воспоминаний видного местного присяжного поверенного К. Д. Кирьяка: «В класс (второй) вошёл учитель арифметики Соломка, от него несло вином и табаком, и страшным голосом крикнул, обращаясь к ученикам: смотри, дьяволы (любимое его слово), съем как галушки». Маленький Кирьяк чем-то провинился. И учитель подошёл к нему, сильным ударом в спину свалил на пол, затем нагнулся и, взяв его за уши, стащил со скамейки, дотащил со средины класса и поставил на колени. От физического и нравственного потрясения мальчик заболел. А когда он выздоровел и нужно было посещать класс, он горькими слезами умолял отца не посылать его в гимназию. Но отец утешил мальчика тем, что он скоро перейдёт в третий класс, а там учителя добрее.