В пасти дракона - стр. 52
Действительно, при своём уме Тце-Хси никогда не была жестокосердной. При расправе с принцем Ай и Шу-Шунем она уменьшила их страдания, укротив зверскую месть их противников. Она никогда не была антихристианкой и с большим удовольствием приняла поднесённый ей в день её шестидесятилетия Новый Завет. При ней православие проникло даже в Запретный город; если же и были при ней так называемые гонения на католиков, вроде уничтожения католической миссии в Тянь-Цзине, то тут действовала толпа, ответственность за которую никогда нельзя возлагать на правящие классы.
Могла ли она любить европейцев? Нет, никогда!
На её памяти произошёл в 1860-м году погром пекинского дворца, когда грубо и бесцельно уничтожались собираемые в течение тысячелетий сокровища науки. При ней начались европейские захваты территорий Китая. Франция отняла Тонкин, начав этим целую серию захватов. После Симоносекского мира, которым закончилась война с Японией, «панцирный кулак», как назвала себя Германия, отхватил у Китая Шантунг с прекрасной гаванью Киау-Чау; Франция тоже не отставала, захватив для себя «в вознаграждение» за приобретение немцами Киау-Чау – Лейчван, Чайнан, да ещё прихватила в своё «экономическое» влияние Юннан, огромную провинцию с миллионным населением. Англия тоже явилась, чтобы к своей старой колонии Гонконг прибавить Вей-Хай-Вей. Соединённые Штаты и даже ничтожные Италия и Бельгия и те пытались рвать Китай. Понятно, что при таких условиях, чтобы несколько обезопасить себя от назойливых представителей Запада, Китай с восторгом уступил Люй-Шунь-Коу и Да-Лянь-Вань на Лиантунгском полуострове своему старому другу и соседу – России, в полной уверенности, что Россия в случае надобности не даст его в обиду.
Тце-Хси видела всё это. Она постигала всю опасность, грозившую её стране, которую она любила, которой она отдала все силы своего ума, все свои супружеские и материнские привязанности. Но она всё терпела, надеясь, что европейцы наконец насытят свои интересы и оставят Китай в покое. Не тут-то было! Едва только слабый безвольный Куанг-Сю достиг совершеннолетия, сейчас же проявились следствия европейских происков. Около него оказался Кан-Ю-Вей, человек европейского образования, но, очевидно, недалёкий и учёный исключительно кабинетный. Реформы, создаваемые в тиши кабинетов, – одно, а проведение их в жизнь, пригодность их для жизни – другое. Он убедил императора в том, что одним росчерком пера можно изменить устанавливавшийся в течение многих веков строй быта непеременчивого народа, поставить его жизнь на европейский лад во всём, начиная с перемены национального костюма. Куанг-Сю согласился с этим и уже готов был возвестить свои реформы, как вдруг явилась Тце-Хси с отречением от престола в руках. Она молча протянула перо племяннику, но при этом взгляд её был столь ужасен, что Куанг-Сю, весь дрожа, в страхе попятился от неё, холодный пот выступил на его лбу: в этом взгляде он прочёл свою смерть в случае отказа подписать отречение и понял, что он должен или слушаться, или умереть. Он избрал первое, но когда отречение было подписано, волнение его было столь велико, что кровь хлынула из его горла.
Но теперь смерть племянника была не нужна Тце-Хси. Жил он или нет – при существовании отречения было для неё безразлично. Она же не хотела новой кровавой жертвы. Ей довольно было мужа и сына. Императрица перевела Куанг-Сю в особый дворец Инг-Тей и сама во время его болезни ухаживала за ним с добротой любящей матери.