В пасти дракона - стр. 34

– Чин-чие хой-куей-хдо-лун-чуан![22] – вторили им другие.

И громче всех остальных раздавался крик:

– И-кай-куей цысцы-счьян-ша-чин![23]

– Шен-чу-чуан![24] – вырывалось из глоток, когда призыв к убийству смолкал.

– Профессор, вы слышите? – спросил Шива у Джемса, указывая на беснующихся боксёров.

– Слышу! Что же вы тут находите дурного?

– Вы понимаете их?

– Конечно!

Шива чуть заметно пожал плечами.

– Тогда я уже не знаю, что и сказать вам, – холодно произнёс он.

– Полноте, дорогой полковник! – с убеждением ответил ему Джемс, заметивший его телодвижение. – С того времени, как вам, японцам, не удалось кончить свою войну с Китаем, как вам хотелось, везде и во всём вы видите ужасы. Ну, кричат они; что же из этого? Мало ли где кричат!.. От крика, право, очень далеко до дела.

Шива смотрел угрюмо, ничего не отвечая на эти слова. О, он-то знал, что означало происходившее перед их глазами! Не в интересах его родины было сейчас осведомлять европейцев. Японец давно уже был готов ко всему, но ни одним словом не обмолвился о том, что ежедневно доносили ему рассыпанные по всему Пекину его шпионы.

Он молчал, а его редких намёков никто не хотел понимать.

Загорался со всех концов дом, его же обитатели спокойно давали распространиться пламени, не ударяя пальца о палец до прибытия пожарной команды.

Роковое ослепление!

Солнце совсем уже село.

– Леночка, нам пора домой, мама будет не на шутку беспокоиться о нас, – сказала Варвара Алексеевна.

– Ах, Варя, тут так хорошо, так вольно дышится! Побудем ещё немножко!

– Пойдём лучше! Ты ведь знаешь, сегодня приходит почта, и, может быть, есть и на твоё имя письмо…

– Ах да! – как-то холодно, словно не интересуясь этим, отвечала молодая девушка. – Письмо от Коли… Но взгляните, бедные, бедные! Как мне всегда бывает жалко, когда я вижу эту сцену!

Она указала в сторону Императорского города на ворота Цянь-Минь.

В значительно поредевшей уже, но всё-таки ещё многочисленной толпе происходило какое-то движение, слышался звон бубенцов, хлопанье бичей, громкие крики. Через толпу двое носильщиков несли богато убранный паланкин с каким-то, вероятно, очень высокопоставленным лицом. Об этом свидетельствовал многочисленный конвой телохранителей и слуг, бежавших по обе стороны паланкина. Передние из них длинными бичами расчищали в толпе дорогу, за ними следовали слуги со значками и зонтиками, хотя был уже вечер. Едва только прошла эта процессия, как её сменила другая, такая же.

– Вот поглядите! – обратился к Миллеру Раулинссон, собиравшийся уже уходить со стены. – У Туана опять тайное совещание. Кан-Ий и Юн-Ши-Кай, эти убеждённые и заклятые враги европейцев, спешат в Императорский город. Я уверен, что если бы нам с вами удалось проникнуть за его стены, мы встретили бы там блестящее собрание.

– Пусть их! – равнодушно ответил Миллер. – Какие бы решения ни были приняты на этих, как вы говорите, тайных совещаниях, я уверен, пушки Круппа или Крезо быстро заставят изменить нежелательные решения.

– И я, пожалуй, согласен с вами! – кивнул англичанин. – Но всё-таки будет очень жаль, если заговорят пушки, а не дипломаты; язык последних мне более нравится.

– О вкусах не спорят, но я с большой охотой присоединяюсь к вашему почтенному мнению, – любезно согласился с ним Миллер.