В открытое небо (основано на жизни французского писателя и летчика Антуана де Сент-Экзюпери) - стр. 59

Головой он пишет лучше, чем рукой. Записки на листах с фирменным вензелем гостиниц – винегрет из разрозненных фраз. Когда он добирается до конца этих бесплодных дней, измотанный километрами пути и отказами, измученный одиночеством, его дремлющая рука просто застывает на бумаге. Последнее, о чем он думает каждый день, засыпая, это Лулу. Воспоминания – всего лишь лихорадка.

Тони въезжает в Аржентон-сюр-Крёз, пересекает тихий каменный мост над рекой, куда глядятся окна домов, и ему попадается лавка, пропахшая завозным американским табаком. Продавщица – худенькая девушка, светлые волосы собраны в хвост, на носу очки, как у студентки. Ее негромкая красота трогает сердце, и из лавки он выходит с пачкой сигарет. А прогулявшись по погруженному в молчание городку, в котором, кажется, никогда ничего не происходит, возвращается в лавку купить коробок спичек. Девушка поднимается с табурета, на котором листала журнал с выкройками, и дарит ему улыбку.

За два дня, проведенные в этом городке, он столько раз наведается в табачную лавку, что тумбочка возле его постели окажется полностью погребенной под коробками спичек. Когда он возвращается туда в последний раз и просит еще один коробок, девушка смотрит на него с подозрением; должно быть, она решила, что перед ней пироман.

Он покидает этот город и оставляет за своей спиной очаровательную продавщицу, торгующую табаком и спичками в крохотной лавке. Все в его жизни – спичка: на мгновение вспыхнет – и погаснет. Оставив только струйку черного дыма.

Париж – город уличной жизни, которая не стихает никогда, город бесчисленных кафе, город мужчин в мягких фетровых шляпах с часами на золотой цепочке, город женщин с длинными бусами и короткими волосами, затягивающихся сигареткой через километровый мундштук, город чистильщиков обуви, до блеска надраивающих вам ботинки и заодно дающих совет, как лучше вложиться в облигации, город гриль-ресторанов с витринами, битком набитыми устрицами на ледяной подложке, роняющей капли на тротуар.

Едва ступив на тротуар столицы, Мермоз первым делом идет в магазин, где покупает черную шляпу с широкими полями и кашне.

– Что за прикид такой? – с улыбкой удивляется Сесиль. – Так ты похож на поэта, который входит в моду!

– Худшее, что может случиться с тобой в Париже, – оказаться заурядным.

Пристроившись к комоду на единственном в комнате стуле, он кидает взгляд на свою шляпу, повешенную на крючок, прибитый к стене, и принимается дописывать со всей тщательностью, на какую только способен, письмо с предложением своих услуг пилота. Очередное. На этот раз оно адресовано некой французско-румынской компании. Он должен сконцентрироваться на листе бумаги, ведь уличный свет неярок и так отфильтрован тусклыми оконными стеклами, что и занавесок не требуется. Их отсутствия он поначалу и не заметил, обратив на это внимание только на третий день.

Задал вопрос о занавесках на рецепции, но клерк только расхохотался ему в лицо.

– Занавески?

Первый импульс – схватить того за шкирку и заткнуть смех в его глотку как можно глубже, но этот несчастный клерк с крупными, как клавиши фортепьяно, зубами смеялся так искренне, словно услышал лучший в своей жизни анекдот, что Мермоз его не тронул. И то ведь верно: занавески на окнах ни к селу ни к городу в таких местах, как гостиница «Реомюр», где никто не задерживается надолго, а стыд никому не ведом. Через картонные стены слышны ссоры и примирения и тяжелое дыхание самой разной природы – от любви до презрения.