В огне повенчанные - стр. 96
– Какой адрес вашей части? – спросил Казаринов у связного.
– Почему нашей? Теперь уже и вашей, – ответил связной и дважды повторил адрес полевой почты полка.
– Долго идут письма из дому?
– Смотря где дом. Вот мне, например, из Красноярска письма идут по две недели. А командиру полка из Москвы – всего пять-шесть дней.
– А кто это был в штабе с полковником?
– Начальник штаба, Дроздов, мировой мужик. Только очень рисковый. С утра до вечера в батальонах.
– Ты не обижайся, сержант, что из-за меня тебя ночью гоняют из конца в конец по передовой, – сказал Казаринов, с трудом поспевая за связным.
– Такая у меня служба, – благодушно ответил связной. – Днем высплюсь. Я при артобстреле дрыхну лучше. А когда тихо – мне все дом снится, и почти всегда по-плохому: то мать умерла, то отца убили, то в деревне пожар… А вы полковнику приглянулись, товарищ лейтенант.
– Почему тебе так показалось?
– Уж кого-кого, а полковника-то я знаю, будь спок. С первого дня войны при нем. А командира саперной роты капитана Павлищева недолюбливает…
– Это за что же?
– Трусоват. Правда, два диплома имеет. Не любит ходить, где опасно. А дело свое знает туго. Своих саперов так вымуштровал, что те мину за версту чуют.
– Что ж, это хорошо, – отозвался Казаринов.
– Кто же говорит, что плохо? А вот трусоват… Зато старшина в роте – лучше отца родного. Тоже москвич. Жил на какой-то Собачьей площадке. Есть такая в Москве?
– Есть.
– На этой площадке люди живут?
– Конечно люди.
– А улица под названием Коровий брод в Москве есть? – не унимался связной.
– Есть.
– И какая-то Хавкина Шалаболка тоже есть?
– Хавская Шаболовская, – поправил связного Казаринов.
– Еще хуже… Чуть ли не матерно. Неужели вы в Москве не могли путем назвать свои улицы? Ведь столица же. Разные иностранцы приезжают, да и от своих как-то совестно. Вот у нас в Красноярске…
Что есть хорошего у них в Красноярске, связной сказать не успел. Снаряд, разорвавшийся метрах в пятидесяти справа от дороги, озарив огневым всплеском темень леса, хлестнул воздушной волной Казаринова и связного так, что они упали на землю.
– Ого, здесь тоже стреляют!.. – сказал Казаринов поднимаясь.
– Это он, гад, сон ломает. Боится, чтоб пехота в землянке завтрак не проспала.
Разговор о Москве оборвался сам собой.
– Подходим, лейтенант. Вы только не очень задерживайтесь, а то он, гад, через полчаса начнет такую побудку!.. Лучше ее переждать в землянке, чем в лесу. Я этих шальных снарядов не люблю больше всего. Уж в бою – там не обидно, а так, по-глупому, на дороге, – никакого расчета. Вчера на этой самой дороге нашего почтальона прямым попаданием накрыло. От писем одни клочки остались. А от самого – и не спрашивайте.
– Медсанбат располагается в землянках?
– Здесь у нас все в землянках. Пойдем вначале туда, где делают операции. Вон, видите, – самая большая землянка?
Напрягая зрение, Казаринов с трудом разглядел невысокий длинный бугор, над которым были натянуты на столбах маскировочные сети.
При подходе к землянке их окликнул часовой, стоявший в кустах:
– Стой! Кто идет?!
– «Курок»!
– «Кама», проходи, – прозвучал из темноты ответный пароль, и Казаринов следом за связным прошел мимо часового, лица которого он не разглядел, но по голосу понял, что на посту стоял человек откуда-то с Волги или с Камы – уж больно врастяжку и четко была произнесена буква «о» в слове «проходи».