В объективе моей любви - стр. 22
Опомнившись, я поворачиваюсь к неподвижно сидящей Лунаре и замечаю, что она тоже плачет. Лилии продолжают падать к ногам фигуристки, которая уже встала, чтобы сделать поклон. Уходя со льда, она наклоняется и, подняв несколько цветков, прижимает их к груди.
under_the_mask: цветы на льду. но это грустно.
Он явно видел это выступление, раз так написал. Не уверен, что после сегодняшнего и сам не начну так считать.
– Ничего печальнее в жизни не видел, – признаюсь я, но еще не отошедшая от увиденного Лунара хранит молчание.
– Какая трагедия, – сквозь всхлипы шепчет сидящая позади женщина.
– Она отлично сыграла, – соглашаюсь я, обернувшись.
– О, милый, она не играла, – отвечает она, удрученно качая головой.
На экране появляются результаты проката. Вторая, с минимальным отрывом от Инги.
– Эти лилии… – догадываюсь я, – они что-то значат, да?
– Ликорис часто называют цветком смерти, – объясняет Лу, несмотря на появившуюся на льду следующую участницу. – Японцы высаживают его на кладбище и используют в траурных церемониях, потому что верят, что он растет у края подземных ворот.
– И зачем они бросали ей эти жуткие цветы?
– Потому что два года назад она вышла на этот лед через несколько месяцев после смерти брата. На ней было ярко-красное платье, а в волосах заколки в форме этих лилий. На все ее последующие выступления люди начали приносить ликорис. Думаю, так они выражают свою поддержку и пытаются разделить с ней горе.
– Я не знал… я сделал фото… и, – у меня не остается ни слов, ни воздуха в легких, – мне нужно на воздух.
– Сеня, куда ты? – Лу пытается меня остановить, но я убираю ее руку.
– Я хочу побыть один.
– Ладно.
Мне так стыдно, что я сфотографировал ее, и что не распознал эту знакомую боль утраты. Как я мог подловить ее в тот момент, когда она была наиболее уязвима. Нужно удалить все до единого снимки. К черту портфолио, к черту все! Я так и не дохожу до улицы, потому что теряюсь в веренице проходов и помещений. Остановившись в пустом коридоре, я, прислонившись лбом к прохладной стене, пытаюсь выровнять дыхание.
– Ты живой? – рядом раздается женский голос.
– Да. Все нормально, – отвечаю я, не поворачиваясь. Не хочу лишних вопросов.
– Ты с арены вышел? Все было так плохо? – спрашивает она.
– Нет. Это было слишком… – я пытаюсь подобрать правильное слово для того, чему стал свидетелем, – не знаю.
– Просто «слишком» тоже подойдет.
– Ты тоже видела ее выступление? – уточняю я, стоя с опущенной головой.
– Чье именно?
– Кажется, ее зовут Диана.
– А, да, видела. Так сказать, из первого ряда.
Меня смущает ироничный тон собеседницы, и я оборачиваюсь.
Твою ж…
Передо мной стоит девушка, чьё выступление вскрыло мои давно зажившие раны. Она всколыхнула во мне те чувства, которые я похоронил вместе с родителями. Я не позволял себе их оплакать, не предавался скорби. А что она? Эта девушка только что посвятила целое выступление умершему брату и плакала по нему так, будто его не стало только вчера. Меня восхищает её честность перед зрителем. Я так не умею.
Она даже не переоделась, только сняла перчатки, сменила коньки на кеды, накинула на плечи спортивную куртку и распустила волосы, достающие ей до плеч. В ее глазах по-прежнему печаль, но уже не такая явная. Люди умеют запрятать ее подальше, чтобы другие не догадались, что их боль на самом деле никогда не затихает.