В министерстве двора. Воспоминания - стр. 39
За обедом Яков Антонович заявил тяжущимся, что он их помирит следующим образом: купит спорный участок и разделит между ними деньги пополам. Петр Иванович готов был согласиться, но сестра и слышать не хотела о мировой сделке.
– Ведь уступи я ему, так он завтра и дом мой потребует делить. Хороший брат разве так должен поступать с сестрой, сиротой; да он бы свое еще отдал, а не требовал бы последнего от меня, бедной вдовы, – басила Петрусевич, жадно проглатывая третью тарелку борща с сушеными карасями.
– Атанде-с, атанде-с[102], дражайшая сестрица! – хрипел Петр Иванович, простирая по направлению к ней свои костлявые руки.
Николай Федорович толкал меня ногой под столом и силился удержаться от смеха. Зоркий глаз Антоненко видел, однако, проделки племянника, и он, не стесняясь его возрастом, заметил:
– А ты бы, горе-педагог, вместо того чтобы смущать детей и смеяться над другими, смотрел бы больше за собой. На косовице был сегодня! Много накосили?
– Да, порядочно! – робко ответил Николай Федорович.
– Что значит порядочно? – спрашивают тебя толком, – сколько? до какой межи?
– Да вот… я не знаю, как называется, этот… то есть клинок…
– Э-эх, брат, бачили, та не видали, ты и на косовице, видно, совсем не был. Работник!
– Помилуйте, дяденька, спросите… да вот Петр Иванович видел, как я с «лук» мимо его хаты шел.
Коржинский ничего не мог видеть, так как был в городе, но Николай Федорович выбрал такой момент, когда у того был набит полон рот, а главное, педагогу было известно, что молодящийся интендант, несмотря на свои годы, страстно посматривал на Софью Федоровну, и потому не в его расчетах было ссориться с братом барышни.
После обеда враждующие стороны сейчас заторопились уезжать. Петрусевич приехала в тележке, в которую взбиралась с помощью двух горничных по особой, как у корпусных ламповщиков, лесенке. Все вышли на балкон провожать Цаплю и Копну, как звали у Антоненко брата с сестрой.
Недалеко от усадьбы прошли домой с лихой песнью косари. Вернулось с вечернего водопоя стадо. Проскрипели запоздавшие плугари.
Пришел приказчик за получением распоряжений на завтрашний день.
– А на луки с косарями поедут панычи, – сказал Антоненко, указывая на всех нас. – Они копны сосчитают.
Николаю Федоровичу не улыбалась перспектива вставать в 4 часа утра с тем, чтобы с воловьими подводами двигаться верст за пять; но мы с братом были в восторге. После ужина нам постлали постели на балконе, обвитом диким виноградом. В первый раз мне пришлось спать ночью на открытом воздухе. Обступивший вокруг дома темный сад казался каким-то таинственным, яркие звездочки на небе особенно как-то блестели. Со ставка потянуло прохладой, я закутался в теплое одеяло и только что стал засыпать, как до меня донеслись неясные звуки, приближавшиеся все ближе и ближе. То пренеприятно горланили десятки женских крикливых голосов. Николай Федорович встрепенулся.
– Господа! Пойдемте «на вулицу» водить хороводы.
Конечно, меня это не могло прельщать, и я скоро крепко заснул. Николай Федорович исчез.
На заре нас еле добудился кучер Кондрат. Мы взобрались на неоседланных лошадей, взнузданных веревочными поводками, и веселой гурьбой затряслись по дороге. В поле брат пустил во всю прыть Бурого, Кондрат и племянник Антоненко понеслись с ним наперегонки, я, самый младший и наименее искусный наездник, держался сзади на старом вороном кабардинце; но мой конь не выдержал всеобщего воодушевления, подбросил задом и пустился в погоню за товарищами, только, впрочем, без меня, так как я лежал на земле. Обошлось все благополучно. Через пять минут мы легкой трусцой проехали мимо усадьбы Петра Ивановича, который уже встал и на маленьком крылечке распивал чай.