В любви то радостно, то больно - стр. 9
– Нет-нет! Слушайте доктор, осматривайте. Вдруг у меня воспаление лёгких. Или туберкулёз. Я ещё молодая совсем, я детишек хочу. Слушайте!
Девушка смело убрала руки. При этом кожа на лице, шее и груди начала стремительно наливаться краснотой, кулачки Люсия сжала так, что на их тыльной стороне выступили сливового оттенка вены, соски налились и бесстыдно восстали, что неожиданно вывело Пал Палыча из равновесия, хотя до этого момента он пересмотрел и перещупал наверно сотни таких пациенток.
– Дышите ровно. Успокойтесь.
Пал Палыч нежно, почти невесомо прижал ниже девичьей груди акустическую головку фонендоскопа, но никак не мог сосредоточиться на прослушивании шумов и ритмов дыхания, потому что видел, даже чувствовал, как дрожит и напрягается пациентка. И оттого, что от осмотра отвлекал насыщенный аромат молодого горячего тела, который невозможно было воспринимать как часть болезни.
Мужчина медленно перевёл взгляд на окаменевшее лицо Люсии, в глазах которой метались искорки растерянности и смятения. Отлепить взгляд от её парализующих глаз было попросту невозможно.
Руки Павла медленно задрожали, словно импульс неведомой энергии включил внутри его тела некий генератор, заставляющий вибрировать, и одновременно отключил мозг от выполнения лечебного долга.
Люсия, точнее её неожиданно соблазнительная грудь, находилась от его лица на расстоянии всего лишь нескольких сантиметров.
Пал Палыч медленно, с наслаждением и страстью, словно завороженный передвигал по нежной девичьей коже, покрытой плотными мурашками, блестящую головку медицинского прибора, не обращая внимания на шумы в лёгких и чего-то там ещё. Про болезненное состояние пациентки он отчего-то совсем забыл. Перед ним была не больная – женщина в беспомощно соблазнительном виде, от созерцания которой голова шла кругом.
Время как бы остановилось, сосредоточив внимание доктора на том, что его и её сердечные ритмы зачем-то пытаются объединиться.
Доктор плавно проваливался в подобие гипнотического транса, потом и вовсе забылся, в то время как руки выполняли привычные действия, а перед глазами в подвижном густом мареве плавали горячие и упругие маленькие холмики, излучающие странную энергию, дразня восставшими так некстати спелыми вишенками, отвлекающими от принципов врачебной этики.
– Доктор, доктор, – услышал он глухо, словно издалека, чей-то зов, – вам плохо?
Пал Палыч медленно возвращался в реальность, обнаружив, что крепко обнимает Люсию за талию, уткнувшись лицом в её плотный животик.
– Простите ради бога, голова закружилась. Устал, наверно. Много работаю. Вы как, не испугались? Сейчас-сейчас, приду в себя. И продолжим.
– Что вы, доктор. Теперь я вас обязана лечить. У меня где-то бальзам звёздочка был. Прилягте, намажу вам височки. Не переживайте, всё будет хорошо. Мама меня учила, как справляться с такими ситуациями. Советую пить воду со свежим лимоном. Мне всегда помогает.
Люсия суетилась возле Пал Палыча, не обращая внимания на то, что на ней совсем ничего нет, кроме трусиков. Мужчина уже окончательно пришёл в себя, но не хотел себя выдавать. Ему определённо нравилось наблюдать, как подпрыгивают упругие грудки, чувствовать нежные прикосновения, слушать мелодичный голос.
Голос! Удивительно, но Люсия не хрипела, не обливалась потом, не выглядела больной и беспомощной. В сложившейся ситуации было что-то нереальное, мистическое. С чего бы, например, ему, взрослому мужчине, отнюдь не мальчику, было спасаться бегством в беспамятство от приступа мимолётной впечатлительности, укрываться спасительным обмороком, словно застенчивый юноша, впервые увидевший распустившийся бутон девичьей груди?