В горах Тигровых - стр. 43
Туча, погрохатывая, накатывалась, наползала. Солнца не видно.
Уральские казаки тоже не отстают от башкирцев, грабят русских людей-бунтарей. И грабить вроде нечего. Но и не только бунтарей, они ладно пощипали братьев Зубиных, Фому Мякинина. Но скоро подъехало уездное начальство, подошли арестантская и инвалидная роты, и грабеж прекратился, насилие пресекли. Деревня окружена. Идут повальные аресты…
Феодосий Силов успел проскочить окружение, ждали прихода солдат. Андрей спросил:
– Где бросили Никиту?
– Порешили оставить в лесу, ему нельзя показываться на глаза. Сразу петля. Он просил нас, чтобы мы всю вину – и за бунт, и за убийство урядника, Зубина, наших бедняков – валили на него. Мы согласились. А он потом уйдет в Сибирь, а Сибирь велика, ищи-свищи.
Затем все началось по закону, уже без грабежей и насилий, по царскому закону: следователи, прокуроры, адвокаты, от которых отказались бунтари, лишние деньги платить, судебная коллегия, выездная, конечно. И все в один голос: «Никита затеял драку, Никита убил урядника, Никита подбил народ на бунт, Никита повел их на Оханск, чтобы все сжечь и разграбить, царскую власть порушить…»
– Но где ваш Никита?
– Никита в бегах. Никитин след уж простыл.
– Так почему же вы его сразу не арестовали, когда он убил урядника, повел вас на драку, потом бунт?
– Арестуй, ить у него ружо, да и герой он. Неможно Никиту заарестовать было. Грозился сжечь нас, ежли мы пойдем супротив него. О, Никита страшный человек, мы досе его боимся.
То ли тупоголов русский мужик, то ли настолько хитрый, что сто прокураторов не разберутся – кто же главный виновник бунта?
Хотели Зубины поставить во главе бунта Феодосия, всю вину на него свалить, отомстить за смерть отца, но сельчане сказали: «Ежли покажете на Феодосия – спалим вас вместе с домом. Показывайте на Никиту!» Братья Зубины струсили и тоже оговаривали Никиту как главного виновника бунта.
– «Именем Его Императорского Величества, государя Всероссийского, короля Польского, великого князя Финляндского, Курляндского и прочая, прочая, прочая, – нараспев читал приговор судья, – Силова Феодосия, сына Тимофеева, сослать на вечное поселение в Сибирь, на правом плече поставить клеймо «СП», кое означает, что сей муж ссыльнопоселенец, ежели убежит, дабы опознан был. Также наказать Силова Феодосия, сына Тимофеева, розгами в приличествующих размерах – сто штук…»
Ложился сын Тимофеев на широкую лавку, крепкими ремнями вязали его, и началась порка. Со свистом впивались в тело просоленные розги, темные полосы вздувались на спине, а скоро брызнула кровь, сочная мужицкая кровь, неоплатная кровь. Феодосий тихо покряхтывал. Нет, он не закричит, не уронит своей чести перед народом и палачами. Да и пусть народ видит, пусть слышит, что не так просто выбить из Феодосия Силова бунтарский дух. А раз пощады он не запросит, значит, не покорился врагам.
В глазах темно, в памяти провалы. Но спокойно поднялся с лавки Феодосий, застегнул штаны, надел рубашку, поклонился народу, мол, прости, ежели что было не так. Чуть покачиваясь, пошел домой, чтобы отлежаться на печи, полечить спину лопухами. Заживут раны, но не зажить ране в душе.
Подошла к лавке Марфа Плетнева, поклонилась народу и сказала:
– Не стыдитесь наготы моей, бабоньки и мужики, сей срам падет на головы тех, кто изгаляется над нами. Не по своему желанию ложусь на лавку, а по приговору царскому, ему ведомо, сколько Марфе дать розг. Приму, чего уж там, – подбадривающе усмехнулась.