Узревший слово - стр. 29

– Да взлелеем в сердце своем Семаргла! Да убьем в себе Додолу!

Рубежник Микула Бондарь с младых ногтей внушал своему отпрыску две вещи, в которые твердо верил сам. И потому к восьми годам Репня Бондарь столь же твердо знал: а) мать его Лада и сестра Купава – женщины и как всяких женщин их необходимо любить, уважать и защищать; б) волшебники – единственные счастливые в этой жизни люди. Первый постулат был законом для большинства словенских мужчин, а второй стал естественным выводом для словенского рубежника, у которого содержанием всей жизни была работа и который был не слишком близок даже к дюжинным людям.

Семья рубежника жила на одной из дальних застав Южного Урала. Граница княжества проходила в нескольких сотнях саженей от избы, где жили два Бондаря и две Бондаревы. Впрочем, самого Микулы в тот раз дома не оказалось: он уже несколько дней находился верстах в пятидесяти от семьи, на другой заставе, куда получил новое назначение. Через день-другой он собирался прислать за женой и детьми экипаж.

Однако вместо экипажа пришли ордынцы. Это была первая из серии провокаций, затеянных в то лето Ордой на юго-восточных рубежах княжества. Нападение на заставу было хорошо подготовлено и прекрасно спланировано. Конная полусотня вырезала рубежников в течение десяти минут.

Впрочем, о десяти минутах Репня узнал много позже. А в ту ночь они проснулись от сухого треска выстрелов. Восьмилетний Репня уже прекрасно разбирался в оружии – как-никак сын рубежника! – и сразу узнал голоса ордынских «чингизов». Голоса звучали солидно и во множестве. Пару раз, правда, им ответили и словенские «онеги», но быстро затихли. Конечно, мушкет «чингиз» по сравнению с винтовкой «онега» выглядит дедушкой, но когда этих дедушек вдесятеро больше, а стрелять надо в упор, недостатки мушкетов как-то скрадываются…

В избу Бондаря ворвались пятеро. Молодые уверенные в себе ордынцы, все как один чернявые и узкоглазые – чистопородные монголы, сильные, опытные. Пока они ломали дверь, мама успела запихать перепуганного Репню в шкаф. Купава вскарабкалась на чердак. Дверца в шкафу оказалась закрытой не полностью, но Репне поначалу ничего не было видно. Он токмо понял, что зажгли светильню: по стоящей напротив шкафа родительской кровати побежали неверные тени. А потом грубый голос спросил по-словенски:

– Где мужик?

– Нет его, – сказала мама. – На другой заставе.

По-видимому, незваные гости знали это, поелику искать не стали.

– А щенки где? – спросил тот же голос.

– С отцом, – ответила мама.

Незванные гости загоготали, заговорили меж собой по-ордынски.

– А что, ягодка? – сказал грубый голос. – Холодно спать без мужика?.. Так и быть, я его заменю. Скидайте одежду. Попробуем, сколь вы сладки.

Наверное, мама не поспешила выполнить приказ, поелику тут же послышался треск раздираемой материи. А потом Репня увидел в щель мамино обнаженное до пояса тело. В поле зрения появились двое ордынцев. Они держали маму за руки. Мама смотрела в сторону шкафа – Репне показалось, она глядит ему прямо в глаза – и что-то беззвучно шептала. Ордынцы содрали с ее стегон остатки разорванной ночной рубашки и опрокинули маму на кровать. А потом Репня увидел еще одного ордынца. Ордынец был без штанов. Внизу живота у него торчала огромная коричневая изогнутая, болтающаяся из стороны в сторону палка. Ордынец сказал грубым голосом: «Послушная, ягодка», – упал на маму, схватил ее за волосы. Репня зажмурился, ожидая, что сейчас случится что-то страшное, и страдая от собственного бессилия: ведь он должен был ее не только любить и уважать, но и