Утопии и антиутопии - стр. 7
б) В аллегории “внешнее” перевешивает “внутренее”. Образ “всегда больше, чем идея. Образ тут разрисован и расписан, идея же отвлечена и неявлена. Чтобы понять образ, мало всматриваться в него как в таковой. Нужно еще мыслить особый отвлеченный привесок, чтобы понять смысл и назначение этого образа. В мифе же – непосредственная видимость и есть то, что она обозначает” 54.
Миф является символом – третьей формой выражения, где находим “полное равновесие между “внутренним” и “внешним”, идеей и образом, “идеальным” и “реальным”. Здесь “идея” выражена в “образе” и привносит в него новое, и сам “образ” привносит новое в “идею” 55.
Нужно, однако, сказать, что “данная выразительная форма есть символ всегда только в отношении чего-нибудь другого. …одна и та же выразительная форма, смотря по способу соотношения с другими смысловыми выразительными или вещественными формами, может быть символом, и схемой, и аллегорией одновременно. Поэтому анализ данного мифа должен вскрыть, что в нем есть символ, что схема и что аллегория с каких точек зрения” 56.
6) “Миф не есть поэтическое произведение или поэтическая метафора первобытного образного мышления, хотя миф имеет некоторые черты сходства с поэтическим образом. Оба есть слово и слова, которые есть выражение, понимание. Мифология и поэзия есть одушевленное, одухотворенное выражение. Образ и там и там не нуждается ни в какой логической схеме. Он – наглядно и непосредственно видим. Выражение тут дано в живых ликах и лицах. И поэтому поэтическое и мифическое бытие есть бытиенепосредственное, невыводное. относительное сходство присутствует в общем признаке отрешенности и здесь начинается расхождение. Поэтическая действительность есть реальная, вещественная и телесная… Поэтическая отрешенность есть… отрешенность от факта. Мифическая же отрешенность есть отрешенность от смысла, от идеи повседневной и обыденной жизни” 57 – это отрешенность от смысла вещей. Вещи в мире, оставаясь теми же, приобретают совершенно особый смысл, подчиняются совершенно особой идее, которая делает их отрешенными. Такая отрешенность объединяет вещи в каком-то новом плане, лишая их присущей им естественной раздельности.
Отсюда следует, что мифическая отрешенность предполагает некоторую чрезвычайно простую и элементарную интуицию, моментально превращающую обычную идею вещи в новую и небывалую. И тогда миф становится только общим, простейшим, дорефлективным, интуитивным взаимоотношением человека с вещами. И ведь, ставшая символом и интеллигенцией, есть уже миф 58.
В промежуточном итоге рассмотрения мифа как такового, а не нашего субъективного представления о нем, выявляется, что он есть символически данная интеллигенция жизни или же образ бытия личности, лик личности. Потому что “личность, как самосознание… есть… выразительная категория… – символ. …Личность есть всегда телесно данная интеллигенция, телесно осуществленный символ. …Тело …всегда проявление души… Тело – неотъемлемая стихия личности” 59.
Из этого вытекает, что “всякая живая личность есть, так или иначе, миф… в широком смысле”. И “всякая вещь мифична… в силу мифической оформленности и осмысленности” 60.
8) “Миф не есть специально религиозное сознание”. Их сходство в том, что “обе эти сферы суть сферы бытия личностного. …обе живут самоутверждением личности”