Утонуть в крови. Вся трилогия о Батыевом нашествии - стр. 89

– Она погибла, сынок, – дрожащим голосом ответил Пейсах. – Наш дом подожгли татары, твоя мать была внутри, когда обвалилась крыша. Я ничем не смог ей помочь.

– Конечно, ты не смог. Ты, наверно, и не пытался! – проговорил Моисей, зло сощурив глаза. – Ты небось в это время прятал свои сокровища. Отвечай, так?

– Все мои богатства тоже сгорели, сынок, – пролепетал Пейсах. – Я сам чудом уцелел.

Моисей взглянул на отца долгим тяжелым взглядом, словно пытаясь проникнуть в его мысли.

Наконец он произнес:

– Помнится, отец, тебе всегда везло в жизни. Ты даже уцелел при взятии татарами Ольгова. Теперь же я прерываю полосу твоего жизненного везения!

– Грех на душу берешь, сынок, – торопливо промолвил Пейсах. – Не забывай, в тебе моя кровь!

Моисей усмехнулся недоброй усмешкой. Не прибавив больше ни слова, он отошел к двум своим нукерам, стоявшим невдалеке.

– Этот старый купец сейчас признался мне, что потерял все свои богатства, но успел проглотить несколько золотых безделушек, – сказал Моисей нукерам, тщательно подбирая еще непривычные для него слова чужого языка. – Вы можете выпотрошить этого старикашку и взять золото себе.

Нукеры внимательно выслушали Моисея. Затем оба без малейших колебаний бросились к Пейсаху с обнаженными ножами в руках. Оба были жадны до золота и не брезговали ничем для того, чтобы его добыть.

Моисей испытал странное чувство мстительного удовлетворения при виде того, как его отцу сначала перерезали горло, а потом вспороли ему живот. Если бы у Моисея имелось при себе оружие, то он и сам, наверно, пустил бы его в ход, дабы насладиться предсмертными муками человека, которого он люто возненавидел с той поры, когда понял, что алчность ростовщика перевешивает в нем отцовские чувства.

В распоротых внутренностях Пейсаха и впрямь оказалось несколько золотых монет и золотой перстень с изумрудом.

Младшего сына рязанского князя отпевали в Успенском соборе при большом стечении народа, руководил этой печальной церемонией местный епископ Паисий.

Юрий Игоревич стоял чуть в стороне от гроба с сыном с поникшей головой, облаченный в траурные одежды. Рядом с ним стояла его мать, Агриппина Ростиславна, одетая во все черное. Старая княгиня, проплакав всю ночь, выглядела усталой и подавленной.

Супруга Юрия Игоревича не смогла выбраться из осажденного татарами Пронска, чтобы успеть на похороны своего младшего сына.

Когда гроб с телом Давыда Юрьевича опустили в могилу в княжеской усыпальнице в одном из приделов древнего каменного Спасо-Преображенского собора, в Рязань прибыл гонец от князя Кира Михайловича с известием о взятии татарами Пронска и Михайловска. Гонец сообщил, что Кир Михайлович с дружиной сумел ночью вырваться из окруженного мунгалами Михайловска и ушел через лес к Переяславцу. О том, что сталось с Глебом Михайловичем, оборонявшим Пронск от татар, гонец ничего не знал.

В этот же день в Рязани объявился боярич Оверьян Веринеич, ездивший во Владимир ко князю Георгию. От привезенных им вестей у Юрия Игоревича осунулось лицо.

Неожиданно повеяло теплым юго-западным ветром и в наступившей посреди декабря оттепели вдруг запахло весной.

С крыш домов полилась веселая капель; опьяневшие от тепла воробьи шумно галдели в кустах сирени, которая густо росла близ белокаменного одноглавого Успенского собора.