Устал рождаться и умирать - стр. 11

Она сдохла, родившая меня ослица, ее ноги застыли, как палки, а в широко раскрытых невидящих глазах, казалось, стояла боль от несправедливых обид. Я ничуть не горевал о ее смерти – ведь я лишь воспользовался ее телом, чтобы возродиться. Все это коварный план владыки Яньло, а может, просто стечение обстоятельств. Молока ее я не испил, мне стало тошно от одного вида этих вздувшихся сосков у нее между ног. Я вырос на жидкой кашке из гаоляновой муки. Ее варила для меня Инчунь – именно она выкормила меня, за что я ей очень благодарен. Кормила с деревянной ложки, и к тому времени, когда я подрос, ложка эта уже была ни на что не похожа – так я ее обкусал. Во время кормежки я поглядывал на полные груди Инчунь, полные голубоватого молока. Я знал, какое оно на вкус, я его пробовал. Оно славное, и груди у нее прекрасные, и молока у нее столько, что двоим не высосать. А ведь бывают женщины, которые своим молоком могут погубить и здоровых детей.

– Бедный осленочек, – приговаривала она, кормя меня, – не успел родиться, как маму потерял. – На глазах у нее наворачивались слезы: она действительно жалела меня.

– Мама, а почему осленкина мама умерла? – приставали к ней любопытные Цзиньлун и Баофэн.

– Время ей пришло. Вот владыка Яньло и прислал за ней.

– Мамочка, не надо, чтобы владыка Яньло за тобой присылал. Ведь тогда и мы без мамы останемся, как осленочек. И Цзефан тоже.

– Никуда я не денусь, – сказала Инчунь. – У владыки Яньло перед нашей семьей должок, он к нам прийти не осмелится.

Из дома донесся плач Лань Цзефана.

– Кто такой Лань Цзефан, знаешь? – вдруг спросил меня рассказчик, Лань Цяньсуй – Лань Тысяча Лет, малыш с большой головой и не по возрасту мудрым взглядом. Росточком не более трех чи, а речами разливается, что река полноводная.

– Конечно, знаю. Это я и есть. Лань Лянь – мой отец, а Инчунь – мать. А ты, надо понимать, когда-то был ослом нашей семьи?

– Да, когда-то я был вашим ослом. Родился я утром первого дня первого месяца тысяча девятьсот пятидесятого года, а ты, Лань Цзефан, появился на свет в тот же день вечером. Так что ты, как и я, – дитя новой эпохи.

Не по нраву мне ослиная личина, но из этой плоти не вырваться. Раскаленной лавой плещется несправедливо обиженная душа Симэнь Нао в теле осляти; но в то же время бурно развиваются и ослиные привычки, никуда не денешься. Вот и болтаешься между человеком и ослом. Ослиное сознание и человеческая память мешаются, я, бывает, пытаюсь разделить их, но они неизменно сливаются еще больше. Настрадавшись от воспоминаний о человеческой жизни, тут же радуешься ослиной. О-хо-хо… Лань Цзефан, понимаешь, о чем я? Увидишь, к примеру, как на кане твоего отца Лань Ляня и твоей матери Инчунь «валится луань [29] и пластается феникс», и я, Симэнь Нао, засвидетельствовав, чем занимаются мой батрак с наложницей, горестно колочусь головой в ворота хлева, грызу в отчаянии края плетеной корзины с кормом. Но стоит попасть в рот свежепожаренным соевым бобам, смешанным с мелко нарезанной соломой, – и я безотчетно принимаюсь жевать их, испытывая при этом чисто ослиную радость.

Не успел я глазом моргнуть, как стал почти взрослым ослом, и на этом кончилось славное времечко, когда я беспрепятственно носился по двору усадьбы Симэнь. На шею мне накинули веревку и привязали к кормушке. К тому времени Цзиньлун и Баофэн, которым уже сменили фамилии на Лань, подросли на два цуня