Услышь мою тишину - стр. 22

Рассудок помутился от сна, и слова Сороки о Паше больше не кажутся абсурдными. Я хватаюсь за эту почти преступную мысль, даю волю воспоминаниям, и они обрушиваются со всех сторон, не встречая барьеров.

— Я сразу запал на тебя, — внушал мне Паша, сжимая пальцы. — Но, блин, ты не замечала меня. Я не знал, как ты отреагируешь. Не решался. И с каждым днем все сильнее казалось, что признание неуместно и тупо никому не нужно. Прости! Но теперь уже нет смысла скрывать, ведь так?

Я смотрела на лучшего друга и задыхалась, понимая, насколько сильно он изменился сейчас — вместо смешливого пофигиста напротив сидел прекрасный и до дрожи опасный парень, и в его расширенных зрачках горело отчаяние и готовность пойти на все.

И у меня окончательно снесло крышу.

Я покидала кофейню как в тумане — осторожно, словно по тонкому льду, шла за Пашей, и электричество покалывало наши сцепленные ладони.

Не сговариваясь, мы влезли в забитый до отказа автобус. Толпа давила со всех сторон, а Паша стоял очень близко. Выбора не было — я уперлась подбородком в его плечо и тут же почувствовала осторожные руки на талии. Я закрыла глаза и крепко обняла его в ответ.

Мы висли друг на друге и раньше — миллионы раз, но сейчас мои ватные ноги подкашивались, а Паша не мог справиться с дрожью.

От него обалденно пахло. Его дыхание обжигало мою щеку, висок, лоб, а потом обожгло и губы.

Мы целовались в час пик в переполненном салоне, не задавая себе никаких вопросов — все было естественно и так очевидно… Мы ехали в мою ветхую, ненадолго свободную от посторонних квартиру.

Все вышло из-под контроля.

Я надавливаю пальцами на веки, хлопаю себя по щекам, сажусь и, борясь с секундным головокружением, облокачиваюсь на доски стола. Долго разглядываю блестящую букашку, отважно преодолевающую борозды коричневых мертвых волокон и бегущую по кругу в их лабиринтах.

Нужно остановиться: не ковырять раны, не будить ненужную надежду, не думать о возможном и невозможном, но я — с подачи Сороки — продолжаю издеваться над собой и вытаскивать на поверхность то, что почти год было погребено очень глубоко…

Все, что потом происходило между нами в той квартире, было для меня странным и новым, но скованности, недоверия, страха и боли не было. Разум то прояснялся, то затуманивался от осознания: я с Пашей, и мы… Мы будем вместе всегда.

Утром он ушел, а я погрузилась в состояние, которое, должно быть, бывает только после приема тяжелых наркотиков — лишившись равновесия и ориентиров в пространстве, сшибала углы, с опозданием реагировала на звуки, находила себя в самых неожиданных местах квартиры, а мысли возвращались к его глазам, рукам, губам, прикосновениям.

Я литрами глушила кофе, грызла ногти, смеялась и плакала, задыхалась от восторга и разочарования, мучительно ожидая звонка в дверь.

Вечером Паша вернулся. Он смотрел на меня тем же взглядом слетевшего с катушек маньяка, что и накануне, и все завертелось с новой силой.

Это продолжалось неделю. Мы мотались по всем нашим местам: крышам, скверам, заброшкам, кафешкам, но теперь уже только вдвоем, заново открывали их, неистово целуясь и никого вокруг не замечая. Или же сутками не выходили из дома, не утруждаясь одеться. Я даже не помню, разговаривали ли мы о чем-нибудь… Ели ли вообще? Спали?