Ускользающая почва реальности. Сборник - стр. 38
– И как же вам в 2024 году хватает на всех ветеранов? Ведь они же уже почти все умерли.
– Это не страшно. У американцев тоже не осталось ветеранов Гражданской войны, но они проводят реконструкции. Дело будет жить вечно, были бы зрители и актеры. Вначале у нас сделали ветеранами всех, кто трудился во благо Рейха во время войны, потом всех, кто родился во время нее, пусть даже за один день до Победы. Вначале их называли Дети войны, но потом им дали титул полноправных ветеранов.
– И что же дает этот титул новой аристократии? Земли? Богатства?
– О, нет. Это было бы расточительно. Только право посещать школы, детсады и парады в качестве идолов нации.
– Не выгнал бы их Христос плетью из храма?
– В храмы они не часто захаживают, только на спортивные мероприятия.
– Почему в церквях занимаются спортом?
– Спорт – это сила и здоровье, это наша религия. Это делает людей хорошими солдатами.
– А как же христианство?
– Ой, знаешь, Отто. Ты такой наивный. Когда Рим и германцы приняли христианство, они сделали день богини Иштар Пасхой, языческие Сатурналии Рождеством, а день римских оргий Днем Святого Валентина. Мы тоже изменили оболочку, не изменив сути. Только они наряжают вечнозеленое дерево и красят яйца не в честь плодородия, а в честь Христа. А мы молимся в церкви и зажигаем свечи после спортивного состязания не в честь Христа, а в честь Святого Адольфа и огненных крематориев Аушвица21.
– И в чем здесь христианство?
– Это все семантика. Христа рисовали с бородой, у Святого Адольфа есть усы. Разницы никакой. Да, его разоблачили, но он все равно отец нации и народ его любит. Этому не смогли помешать эти стервятники из партии, пытавшиеся затмить его славу. Ничего у них не вышло.
Парад близился к завершению. В конце солдаты вели каких-то людей на цепи. У них были шляпы и косички, вид у них был жалкий.
– Кто это? – спросил Отто.
– Это евреи, – спокойно ответил Альберт. – Евреев у нас не трогают, но эти совершили преступление. Они не просто евреи. Они иудеи. Их застали за ритуалами запрещенной религии, признанной экстремистской организацией. Их наказание – парад в честь Дня Победы.
– И что с ними сделают?
– Увидишь.
Люди из толпы, охмелев, стали бросать в евреев какие-то испорченные овощи. Пройдя пол пути, евреи, испачканные в тухлятине, начали падать получая удары камней, которые праздничная толпа хватала с земли, либо принесла с собой.
– Эй, жид, моли своего Яхве о пощаде, – орал пьяный немец с праздничными лентами, повязанными бантом на его груди. – Пусть он придет тебя защитить!
Пьяный немец бросил камень в еврея и пробил его голову до крови, еврей упал на землю. Остальные остановились, чтобы не раздавить его, но солдаты крикнули: «Schneller»22, тыкнули шествующих штыком и те пошли. Сжимая кулаки на руках, безвольно болтающихся по швам, со стиснутыми зубами, они шли по брату по вере, давя его ногами. У кого-то из них глаза были зажмурены в узкие щелочки, позволяющие видеть лишь тонкую полоску света впереди, у кого-то они были широко раскрыты в гримасе ужаса, непонимания происходящего. Да и сам Отто не мог понять, как такое может происходить в 21 веке, на его глазах, на глазах всех этих веселых, ликующих людей. Одно было едино. Глаза тех, кто зажмуривал их, и глаза тех, кто раскрыл их в ужасе, были полны слез. Каждый понимал: «Я, я буду следующий… Я, которого растила моя мать, обнимая своими нежными руками, ласкала и заботилась. Кто любил ее, а потом и других женщин, нежно любил. Ронял слезу над фильмами, трогательными симфониями, заботился о здоровье своего организма, ограничивая себя в удовольствиях, кормил животных, наполнял свой мозг новыми знаниями, учил языки… Я… я не плохой человек, я желаю миру добра… а если кому-то и не желал, то желаю сейчас! Не важно кто он и какой, я жажду лишь доброты всех и ко всем, как любой в минуту слабости… Я помню детство… Я слабый и нежный… Я не причинил никому вреда, но я у всех прошу прощения… Я заботился о себе, а до этого моя мать… Сколько она провела бессонных ночей выхаживая меня, сколько таблеток и сиропов она купила, чтобы я жил… А вы… Какое вы имеете право? Что сделали вы? Ничего. Но и я не могу ничего сделать… Я лишь желаю всем жизни… Всем и, в особенности, себе».