Ушли, чтобы остаться - стр. 38

Что дальше говорила мать, Гошка не слушал. Плеснул в лицо пару горстей воды, залпом осушил кружку молока, зажал в зубах ломоть хлеба с сыром, схватил портфель и был таков.

На большой перемене, прячась с мальчишками от учителей в уборной, Гошка спросил:

– В войну с нами воевали не только немцы, а и полицаи из русских, кто прислуживал врагам. Отчего их так звали? Полицейские ведь были при царе.

Мальчишки пожали плечами – ответа не было, лишь Данька Чижов, успевший прочитать чуть ли не все книги в школьной библиотеке, знающий больше иных молодых учительниц, сказал:

– И в войну были полицейские.

Данька, как и Гоша, не курил – попробовал разок, но стало тошно, в курилку приходил за компанию. Данька сплюнул, добавил:

– Царские ходили с дубинками, чтоб демонстрантов бить, а фашистские с оружием: немецкие холуи были пострашнее царских.

– Он не похож на фашиста, – отметил Гоша, вокруг не поняли:

– Ты про кого?

– Говори яснее.

– Он с собакой пришел. Пес – чистый волк, заглянул за забор, а он ка-ак кинется – не был бы привязан – разорвал.

Мальчишки уставились на одноклассника, и Гоша, радуясь вниманию, продолжил:

– В тюрьме сидел, теперь выпустили. На вражину не похож, – заявил Данька. – Человек как человек.

– Написано должно быть «полицай»? С войны больше двадцати лет прошло, за эти годы мог снова стать честным.

Все уставились на самого сведущего, и Данька изрек:

– Мог, двадцать лет – срок немалый.

Мальчишки сидели за забором, опасаясь подойти к заброшенному, прежде ничейному, а с недавних пор заселенному дому с прохудившейся крышей, разбитыми в окнах стеклами. Причин для осторожности было много, и первая – пес с подпалиной на боку, недобро урчащий, показывающий клыки. Собака была привязана у крыльца и рычанием предупреждала, что схватит мертвой хваткой любого, кто посмеет ступить на охраняемую территорию.

Пес осознал, что незваные гости за штакетником не переступят границу, не войдут на территорию, перестал рычать, лег у стены с обвалившейся штукатуркой, с почерневшими от времени планками, отчего стена походила на скелет.

– Чистый зверь! – оценил пса Сережка Гордеев, добавил: – Такой схватит – не вырвешься, запросто прокусит руку и ногу, сделает инвалидом.

– Испугались? – съехидничал Гошка. – Слабо подойти? – расхрабрился и перелез через забор, ступил на заросший сорняками соседский двор. Постарался скрыть возникшую в коленках дрожь, что удалось с трудом, двинулся к выглядевшему жалким дому-пятистенку.

Удивленная невиданной дерзостью собака ощетинилась, показала два клыка. Возвращаться, тем более убегать без оглядки, Гоша не мог, иначе навечно прослыл бы в глазах ровесников трусом, и продолжал передвигать ноги.

Собака уже зловеще прорычала. Гошка хотел произнести что-то ласковое, чтоб пес не считал его врагом, но голос пропал, к тому же не успел – пес оттолкнулся от земли. Собака, точно обрела крылья, взлетела и… опустилась бы на мальчишку, но ее перехватил Егорычев. Схватил за загривок, другой рукой сильно и, видно, больно, ударил кулаком в бок, затем обернулся к Гошке:

– Жить надоело? Загрыз бы и не подавился, а мне потом под суд идти? – Егорычев осекся, узнав в насмерть перепуганном мальчишке сына соседей. – Молись, что сдержал Кабысдоха, иначе уже не дышал!

В руках Егорычева пес стал иным, нежели пару минут назад – зрачки испуганно забегали, хвост поджался. Собака смотрела виновато, собралась лизнуть хозяина в руку, демонстрируя любовь, но Егорычев сильно потряс, затем пнул сапогом в бок, отчего Кабысдох по-щенячьи взвизгнул. Ничего не говоря, не глядя на оцепеневшего мальчишку, Егорычев увел пса, привязал у крыльца и скрылся в доме.