Ушли, чтобы остаться - стр. 22

Следующую остановку сделали на месте древнего Пустоозерска – форпоста русского княжества на Севере: служивые люди, стрельцы добирались сюда по Двине, затем волоком до Мезени, дальше сквозь сырой, болотистый лес тайбол, по Печоре. Выезжали, как правило, осенью до ледостава, на место добирались к началу зимы. В Пустоозерске долгие пятнадцать лет провел ссыльный протопоп Аввакум, в земляной яме писал книгу – обо всем этом поведал Олег. Сорокина слушала открыв рот, смотрела широко открытыми глазами на затянутые песком ямы, прогнившие бревна, упавший трухлявый крест и удивлялась познаниям ветеринара…

Тыку, как правило, говорил предельно мало, лишь когда нельзя было промолчать, следовало сообщить нечто важное.

– Однако человек прошел. Налегке – след неглубокий. Спешил, болото не обошел.

Все сведения Тыку узнал по тянущемуся следу лыж и двух палок.

– Из поселка шел. Лыжи не наши, у нас без палок.

Следы по ноздреватому снегу обходили лишь места, где росла морошка, видимо, путник не хотел давить ягоды. Минуло чуть больше получаса, и работники «Красного чума» заприметили точку, которая росла, пока не оказалась лыжником.

– Добрый наст идущему! – произнес Тыку приветствие и получил ответ:

– И вам доброго пути.

Галку подмывало спросить у путника: отчего идет один, неужели не опасается волков? Но вспомнила, что в тундре не любят назойливых, излишне любопытных, и промолчала.

Путник по лицу девушки понял, о чем его хотят спросить.

– Утром оставил стойбище, к вечеру на место прибуду. В Харп иду.

– По пути, садись, – пригласил Тыку.

Парень снял лыжи, присел к Олегу, положив на полозья обутые в высокие, чуть ли не до колен тобоки, поправил на поясе медвежий клык.

– Дед раньше носил, потом отец, теперь моя очередь. Спасает от зверя и болезней.

– Так уж, – не поверил Олег.

Парень тряхнул головой:

– Сколько хожу – ни один волк не нападал, и голодные лисы тоже.

«Мне бы подобный талисман, – пожелала Галка, – впрочем, и без него не встречала хищников и не помню, когда в последний раз температурила».

В отличие от Тыку, парень был разговорчивым, рассказал, что весной вернулся с армейской службы на погранзаставе, собрался работать на звероферме, но как имеющего звание старшего сержанта его назначили профоргом.

– Иду в бригаду собрать взносы, вручить одному оленеводу медаль «Ветеран труда», посоветовать отправить детей на материк в лагерь.

– Сколько человек в бригаде? – спросил Олег.

– Пять, – ответил профсоюзный деятель.

– Из-за пятерых вышел в долгий путь?

– Зачем из-за пятерых? В этой бригаде пять, в другой столько же. Не могут бросить стада, чтоб взносы принести.

Тыку о чем-то спросил парня, и двое заговорили, затем Тыку тихо запел, чтоб ветеринар и киномеханик не оставались в неведении, перевел:

– Про лыжи пою, про братьев легкого ветра, что несутся вперед, но скоро придет отдых и их смажут нерпичьим жиром. Без песни в дороге трудно.

Послушные ездовым оленьи упряжки бежали среди поросших рыжим мхом кочек, приникших к земле карликовых берез. Стоило увидеть новое стойбище, точнее, почувствовав запахи, дым, прибавили ход, зная, что ожидает отдых.

Навстречу а р г и ш у с заливистым лаем бросилась свора собак.

– Не укусят, – успокоил Тыку, – радуются гостям.

Из чумов вышли люди, пригласили почаевничать – так поступали все в тундре. Оставив нарты на Тыку, Галка с Олегом встали на четвереньки, влезли в чум, где стоял запах оленьей шерсти, прелого мха, чая, сала, от печурки веяло жаром, две ненки с почерневшими от копоти лицами кололи ножами поленья, подкладывали щепы в огонь.