Ушкуйник - стр. 10
А что с Вяткой сделалось, как с Хлыновом сложилось? После Угры все на Руси поняли силу московскую и мало кто уж ей противился. Горячие головы нашлись в Вятке, которые, надеясь на неприступные стены и пограничное положение, отказались признавать подданство, признавая лишь покровительство, мол, Москва нам не папаша, а двоюродный дядя. Иван Великий тогда отправил войско суровое. Те подошли к Хлынову, посмотрели на него и встали подумать. А чтоб они подумали в правильном направлении, вятчане московскому воеводе сундучок прислали. Небольшой такой сундучок, но два молодца дюже пыхтели, пока несли. Решил воевода московский, что эти стены штурмовать – только народ зазря гробить, и повернул обратно.
Тут бы вятским-хватским хвосты поприжать, так, глядишь, и отсиделись бы – у Ивана и без Вятки забот полон рот, но как же, усидят непоседы… Снова принялись делить-кроить-бузить, да так, что щепки полетели: «Уж нам Москва не покровитель, а прохожий калика перехожий!». Тогда из Москвы другое войско пришло, поширше. И воевода уже был супротив старого ушлый – сундучок прибрал, а восвояси не повернул, пообещав взять на душу грех и спалить стены сосновые берестой березовой. И видят вятчане, что с одной стороны у них москвичи лыко с деревьев дерут да трутами об огниво щёлкают, а с другой стороны бояре мелкими бесами носятся и никакого с ними слада нет. Тогда они тех ерохвостых бояр взяли нежно, но крепко: за дубовые ворота вывели и московитам отдали – пусть тешатся. Московиты самых мордофильных вздёрнули, а тем, которые хоть в каком-то мало-мальски сознании пребывали, велели монатки собирать, да за ними следом идти к государю на поклон. Иван Великий тогда так решил – вятскую знать поселить к себе поближе, а на их место прислал устюжан, которые с Москвой уже давно спелись. Так и стала Вятка частью государства Московского.
А Степан Жданов в тот год схоронил отца, Евпатия. Когда крест ставили, посреди ясного неба грянул гром – ударила молния в старый раскидистый дуб. Напополам дуб разорвало и дерево вспыхнуло будто откуда-то изнутри себя. В час одни головёшки остались.
На сходе мужики избрали Степана ватаманом и вместе с тем покинули край, который вдруг перестал быть родною матерью, а подменился мачехой сварливой. И пошли вятчане на Дон, где уже жили привольной жизнью рязанские братья-ушкуйники. И жили они там привольно ещё, почитай, век, чтобы после снова послужить царю и Отечеству. Но это уже совсем другая история.
– Ага! То есть как только ушкуйники перестали быть нужны, то их сразу к разбойникам приравняли?
– Точно так. То есть, конечно, они ни в коем случае не были людьми святой жизни, но при всех прочих равных на общем фоне…Тогда мораль была иной, а потому судить их по сегодняшним меркам по меньшей мере лицемерно.
Баритон начал, словно предыдущего разговора не было:
– Они. Значит, на Дон ушли… Это выходит, что козаки пошли от ушкуйников вятских?
– Конечно, не истинный факт, но весьма жизнеспособная гипотеза. Козаков на Вятке не было, но именно с Вятки пошли козаков прародители.
– Понял… Коробит меня ещё что-то в этом рассказе. Кажется, что вы в одну сторону клоните и объединение земель русских вокруг Москвы это не добро и вовсе не безусловное благо…
–Ну, добро и зло – это вообще понятия относительные, философские. Тем более, если речь идёт об истории. Скажем, кроманьонцы съели неандертальцев – это не добро, не зло, а, наверное, вынужденная необходимость того жестокого каменного века. Сегодняшнего людоеда стали бы лечить в закрытой клинике, а тогда это было данностью.