Усадьба Дом Совы - стр. 18

Огромный зал на входе в дом я называл гостиной. Понятия не имею, как назовет это архитектор, особенно учитывая все странности дома, но я звал это так. Мебель ей досталась от прошлых владельцев, и уже давно никто не жил тут достаточно долго, что бы создать свой стиль. Шкаф для одежды из резного дуба соседствовал с пошарпанным диваном, шикарные кресла, которые не стыдно поставить во дворце, окружали журнальный столик из стали и стекла, с древним ламповым радио на нем. Каждый владелец притаскивал сюда что-то свое. И ни один толком не знал, для чего ему вообще огромный зал на входе в дом. Казалось, что каждый мой предшественник старался просто запихать в него побольше мебели, а у нас с Делией до этого пока не дошли руки.

А теперь зал опустел. Кресла отодвинуты в стороны. Столик я нашел на втором этаже, где он нагло перегородил коридор. Радио пришлось искать дольше всего, его я обнаружил во дворе, на клумбе. В гостиной сдвинулось все, что могло двигаться. Что-то я нашел под лестницей, что-то в соседних комнатах. Зал опустел и стал похож на место для балов или молебнов. С учетом купола на доме и шпиля на нем, мне вспомнилась именно церковь и зал для молитв.

Хотя я и не помнил, что делал ночью, теперь это не сложно было понять. Сомнительно, что бы убивающий голубей маньяк стал переставлять мою мебель, пока я рою яму под дубом. Вот чем я занимался ночью – переставлял мебель, освобождал место в гостиной. Кто бы только еще знал, для чего!

Уйти, сбежать – нормальное желание того, кто попал в беду, кто чувствует опасность, и не знает, откуда она идет. Желание, продиктованное чувствами! Я сдержал его. Разум важнее чувств, и он говорил, что нужно ждать лаборанта. Анализ даст ответы. Скоро я буду знать, чем отравлен дом.

Лаборант предупредил меня, что для сбора образцов по всему списку, который я заказал, ему придется взять образцы штукатурки, и кое-где, в самых незаметных местах, могут остаться царапины на стенах.

– Можешь снести их целиком и забрать с собой, если унесешь! – ответил я, и лаборант взялся за дело.

Он собирал пробы воздуха в разных комнатах, наливал в баночки воду из всех кранов, соскребал со стен штукатурку, отколупывал кусочки обоев, творил еще что-то. Я не следил за ним. Он знает, что делает, а я все равно не смогу этого понять. И даже если он решит что-то спереть, то я все равно не увижу, что он делает. В доме было светло, я точно это знал, но бродил в темноте, слонялся от стены к стене и почти ничего не видел. Для меня в доме стояла тьма.

– Вам не темно? Не включить свет? – спросил я.

И второй раз узнал, как смотрят на сумасшедших. Дом и так тонул в ярком дневном свете, а я видел вокруг сумрак. Респиратор мешал дышать, и я сдернул дурацкую маску, вышел во двор и запустил ее в полет через забор. И проорал вслед проклятия. В доме не было темно, а во дворе – тем более. Но я почти ничего не видел. Темнота пришла только ко мне лично, когда яд добрался до глаз. Если это паралич зрительного нерва, то зрение мне уже не спасти. Слепой фотограф! Это конец всему.

Лампы в доме я все равно зажег, но светлее не стало. Свет умирал, рассыпался пылью. Я светил себе прямо в глаза, и свет слепил меня. Но стоило сделать шаг в сторону от лампы, и среди яркого света я оставался в темноте.