Уроки украинского. От Майдана до Востока - стр. 4

– Приехал сюда, когда наших детей избили. У меня двое детей, я не могу позволить, чтобы их били только за то, что они тут сидят и на гитаре играют.

– В тот день, когда снайпер расстреливал людей, вы были на Майдане?

– Да, – он перестает улыбаться. – В тот день тут был ужас. Я никогда не мог подумать, что буду воевать в своей стране. Мы ведь мирные люди. Семеро моих друзей. – Он замолкает, смотрит на меня глазами Розенбаума, из них выкатываются две слезы. Он отбегает в угол палатки, отворачивается и стоит там, среди чанов. В противоположном углу на полке стоит икона бога-отца в треугольном нимбе, как в наполеоновской треуголке.

– Простите, – возвращается из угла успокоившийся двойник Розенбаума. – Когда отец умер, и то слезы не шли, а сейчас плачу.

– У вас на кольце выгравирована птица. Это беркут? – показываю я на его печатку.

– Нет, это чайка, символ свободы. Я надел его, когда из шахты вышел. Там я думал только о том, чтобы обеспечить семью. Шахта – штука опасная. После десяти лет работы человек начинает думать, что он уже все знает, и попадает в травму. Но меня бог миловал. – Теперь он дарит взгляд богу-отцу, по строгому лику которого не понять: это была шутка, когда он создал двух таких похожих людей – этого шахтера и Розенбаума? И над кем он пошутил больше: над шахтером, подарив ему лицо известного певца, но при этом на двадцать два года упрятав под землю, или над певцом, которого недавно ведущие российские СМИ обвинили в том, что он собственноручно угощал майдановцев борщом?

За сценой импровизированный шлагбаум, за ним палатки защитного цвета.

– Я к афганцам, – говорю я, и охранник пропускает меня за ограждение.

У палатки, над входом в которую весит серое полотно «Украiнска Спiлка Ветеранiв Афганiстану», стоит крупный мужчина в черном берете.

– Документы! – останавливает меня он и докладывает, заглядывая в палатку, отодвинув тяжелый полог: – Русская пресса!

– Стойте здесь, ждите! – Это уже ко мне.

Пока я жду, из палатки выходят немолодые люди в камуфляже и среднего возраста мужчины в деловой одежде. Один из них в афганской шапке, похожей на гриб.

– Русская пресса, ты же не хочешь, чтобы тебе голову проломили? – обращается ко мне один из них. – Носи вот это, чтобы тебя никто не тронул. – Он берется за петличку моего пальто и просовывает в нее ленту цвета украинского флага. – Не снимай, – говорит он, завязывая ленту тугим узлом.

– А еще лучше, когда к вам подойдут, скажите сразу: «Слава Украине!», – советует человек в берете.

– Простите, я ее сниму, – под взглядами собравшихся у палатки я отвязываю ленту и возвращаю ее афганцу.

– Какие же вы в России зомбированные! – в сердцах сплевывает он.

– Мне не противно носить символ Украины, но я не хотела бы, во‑первых, делать это против своей воли, а во‑вторых, я не считаю правильным носить его из страха.

– Смотри. – Афганец в берете подносит к моему лицу руку. На среднем пальце татуировка.

– Свастика, – произношу я.

– Мы ваш Кремль за пять минут возьмем, – говорит он и отворачивается.

Теперь рядом со мной у палатки появляется молодой мужчина в бронежилете. Его руки покрыты черной грязью.

– Где вы испачкались? – спрашиваю я его.

– Я ж водила «Урала»! Тильки что проехал на нем по всему Киеву. У нас же автопарк афганский. Все машины на ходу!