Уроки украинского. От Майдана до Востока - стр. 37
– Что может стать поводом для начала боевых действий с вашей стороны? Присоединение Крыма к России, например?
– Он не может отвечать на этот вопрос, – снова дергается Андрей. – Кто будет объявлять результаты референдума? Там распущен парламент.
– Я военный человек, – говорит офицер. – И если завтра надо будет воевать, я буду воевать. Если вы думаете, что русский сапог будет ходить по Украине, то… он не будет ходить. Если вы вдруг посчитаете Крым российским, я не исключаю, что там начнется подпольная террористическая деятельность. Я не верю в то, что нас будут спасать Америка, Европа или Англия, – они, напротив, сделают все, чтобы мы между собой воевали. Просто я не понимаю Путина… Почему он такой баран? Почему вместо того, чтобы укреплять отношения с Украиной, он пытается поставить нас на роль меньшего брата? Он считает, что, унизив украинский народ, он может стать великим самодержцем… Слухаю, товариш главнокомандуючий, – поднимает он тонко завибрировавшую телефонную трубку. Из нее отчетливо слышен голос. Офицер показывает мне руками – закрыть уши. Я закрываю уши.
– Я наблюдала за бойцами сотни, – говорю я, когда он кладет трубку на стол. – Они недисциплинированны, и они не перестали вас ненавидеть. Вы думаете, что сумеете воспитать из них настоящих солдат?
– Я сам, когда пришел двадцать лет назад в армию, был нахрапистым и… – начинает Андрей.
– Вы не приходили в армию с Майдана, – останавливаю я его. – А бойцы сотни считают, что они свергли режим.
– Я сделаю все, чтобы они стали хорошими солдатами, – говорит офицер и придвигается ко мне. Ставит локти на стол и не мигая смотрит мне в глаза. – Я уже показывал им, как вас надо убивать. Я уже сказал им: «Ребята, так воевать нельзя. Москали вас всех передушат». У нас будет много героев, но не посмертных. И я благодарен Советскому Союзу, что он научил меня военному делу. Я был хорошим советским офицером. А опыт в Афганистане показывает: это они с Майдана герои, но в условиях реальной войны это беспомощные дети. Они сразу будут липнуть к командиру, который будет четко и уверенно отдавать им команды.
– О чем вы говорите? Вы же видели этих людей, три месяца отстоявших на Майдане. Они изможденные и истощенные, – не сдаюсь я.
– Они только что прошли медкомиссию! – говорит Андрей.
– А Матросов был сильным?.. Послушайте меня… Я родом из тех мест, где до пятьдесят шестого воевали. Мой дедушка отсидел восемь лет, – офицер берет со стола ручку, рисует в открытом блокноте восьмерку, обводит ее много раз и дырявит. – А другой дедушка дошел до Берлина. А я всю жизнь думаю: кто из них был прав?
– А все были правы, – говорит Андрей, – и тот и другой. Время было такое…
– Сердце офицера какое? – спрашиваю я.
– Твердое, – отвечает офицер.
– У нас был Беслан, – говорю я, – у нас была масса других терактов. Террор – это черное зло. Объясните мне, как вы, бывший советский офицер, можете сейчас сидеть вот так, смотреть мне в глаза и оправдывать терроризм?
Офицер моргает, опуская на глаза светлые ресницы. Когда он их открывает, они из серых становятся синими.
– А что мне делать, скажите вы мне? Я вас не должен убивать, потому что вы – что?
– Люди.
– А мы?
– И вы.
– Ну так скажите своему Путину, пусть выстраивает с нами дружеские отношения. А иначе мы будем отравлять вам колодцы. Мы насыплем вам какую-нибудь гадость в водопровод. Мы будем истреблять вас в сортирах. Я буду делать это. Я буду хладнокровно вас убивать. Я буду посылать бойцов, я сам не пойду. Вы же нечестно себя ведете. Когда вы говорите, что отдали нам Крым, вы же умалчиваете, что взамен получили Белгородскую область.