Уроды - стр. 23
Так подзывают ручную собачку. Тон, каким был отдан приказ, заставил Кота передернуться, но залупаться он почему-то не стал. Вместо этого он обратил всю свою злобу на несчастного Лёньку, который стоял в центре насупившихся уродов. Подойдя к нему, Кот коротким ударом по печени отправил еврея на пол, а потом приложил ногой по животу. Шпилевский шумно выпустил воздух из легких и, сморщившись, скрутился в калачик. Но Коту этого было мало. Он внезапно расстегнул ширинку, вывалил хер и обоссал Шпилевского на глазах старшаков всей школы.
– Кот чисто по теме ответил, – заржал Зяба, склонивший голову и рассматривающий скукоженного Шпилевского. – Ну, чо? Человек ты или чмо ебаное, а?
– Хуй с ним, – внезапно стушевался Дэн. Он нахмурился и, мотнув головой, добавил: – Погнали на урок, а то Антрацит снова пиздеть не по делу будет.
– А с этим чо делать? – спросил Кот. Он ехидно склонился над Шпилевским и заржал. – Человек, блядь! Слыхали?
Шпилевский не ответил. Он лежал в луже мочи на холодном полу и просто молчал, чтобы не сделать все еще хуже.
Естественно мы опоздали на урок, и Антрацит распизделась. Сначала она прошлась по Шпилевскому, а потом досталось и мне.
– Почему не на уроке, а? – распыленный поток слюны ударил в лицо, и я с трудом подавил тошноту. – Шпилевский, почему ты мокрый?
– Купался, наверное, – заржал с дальней парты Зяба, а следом ехидно захихикал и Кот. – Душ принял, а полотенца-то и нету, Надежда Викторовна.
– Какой душ? Чего ты несешь?! – рявкнула та, поняв, что над ней смеются. – Так, марш домой! А ты, – палец метнулся в мою сторону, – проводи его, пока еще где-то не искупался. Завтра придете после уроков и напишете самостоятельную работу. Все!
– Идите, идите! – тихо прошептала Алёнка Огурцова, сидящая на первой парте. Кажется, только она поняла, что произошло на перемене. Я кивнул ей и, подхватив шатающегося Шпилевского под руку, вышел из класса.
Лёнька жил в двух дворах от меня, и наши старшаки частенько месились с его старшаками. Но сейчас нарваться на них было маловероятно, поэтому я не торопился. Шпилевский шел рядом, как покорный ягненок. Иногда я говорил ему, что мол «стой, дорога» или «поворачиваем». Он шел молча, бледный и униженный.
Поравнявшись с Колодцем, я попросил Лёньку подождать и метнулся к Мафоновской нычке, о которой знал каждый из моего двора. Отодвинув кирпич и обнаружившуюся под ним ржавую металлическую пластинку, я вытащил из ямки пачку красного «Бонда». Затем, выудив сигарету, неловко её подкурил и, закашлявшись, отправился к Шпилевскому, который замер на месте и, казалось, так и не пошевелился. Это была моя первая сигарета, и принесла она не расслабление, а тошноту и вкус говна во рту.
Я честно её выкурил почти до фильтра. Стрельнул окурком в сторону мусорки около дома Шпилевского и, взяв Лёньку под руку, завел в подъезд.
Его подъезд был похож на мой. Те же надписи на стенах, где кто кого ебет и кто у кого сосёт. Вплавленные в побелку горелые спички на потолке и пол в застывших харчках. На подоконнике сиротливо валяется пакет с засохшим клеем. Все, как и у всех.
Лёнька заговорил только на своей площадке, когда я потормошил его за плечо и указал рукой на дверь в ответ на бессмысленный вопрос в глазах Шпилевского. Он повернулся ко мне, тихонько, но очень тяжело вздохнул, поднял на меня свои черные глаза и спросил: