Универсариум - стр. 41

– Ты знаешь его?

– Только визуально. Он очень влиятельный чело…

– Хочешь, познакомлю? – снова неожиданный вопрос. В тот момент я и сам не знал, как ответить. И не успел. Она взяла меня за руку и повела.

Соловьев был одет в светло-синий костюм. Две верхние пуговицы белой рубашки были расстегнуты. Теменное облысение было скрыто зачесанными невыпадающими волосами. С его мужественного лица не сходила улыбка, пока он что-то задорно втирал своему собеседнику, словно травил пошлые анекдоты.

– Здравствуйте, Анатолий Васильевич.

– Добрый вечер, Полина, – Соловьев отвлекся от своего слушателя.

– Хочу вам представить моего друга. Это Эдуард. Я оставлю вас ненадолго.

В эту секунду я с опаской бросил безрадостный взгляд на Полину. Пожалуйста, не оставляй меня. Пожалуйста, только ненадолго. Я так боюсь тебя потерять. Кажется, она прочла тревогу в моих глазах и успокаивающе моргнула, вспорхнув игривыми ресницами, в знак того, что «Не переживай. Я никуда не денусь. Тебе еще везти меня домой». И она увела с собой соловьевского приятеля.

– Здравствуйте, – я вытянул руку.

– Привет, – бодро и чрезмерно дружелюбно сказал Соловьев. Он был пьян так, как я бы на его месте за руль не сел. – Меня Толик зовут, – крепко пожал мне руку.

Когда бы я раньше мог представить, что самый из самов – Соловьев – будет мне Толиком представляться? Для абсолютного большинства он недосягаемая фигура. Им выстроена такая мощная система финансово-кредитных учреждений, которой неважно, есть ли на рынке конкуренты. Он является почетным гражданином города. Лауреатом бесчисленных премий за вклад в развитие бизнеса. И непросыхающим алкашом.

Я скромно произнес:

– Эдик.

– Ты тут в первый раз? Не видел раньше.

– Да. Глубокие мысли я здесь обнаружил.

– Глубокие? – он сделал удивленно-недовольное лицо. – Да это истина из всех истин. Вот когда ты это поймешь, тогда ты… ты… ну не знаю, седеть начнешь, будешь как Венгров, – тут он захохотал смешком анашиста.

Я увел взгляд от него. Посмотрел на часы. Было девять с чем-то.

– Пойми, дружище, – Соловьев обхватил меня рукой за шею. – Бабло – ничто. Всё, что можно потрогать, – ничто, если этого нельзя почувствовать внутри… Внутри-и-и… там, где сладко, – он сделал мечтательное лицо. Потом судорожно причмокнул и вновь повернулся ко мне. – Ты поймешь это, Эдик. Рано или поздно.

Вообще-то, я не люблю, когда меня трогают. Тем более за шею. Если только это не ласковые женские пальцы. Но, словно чего-то боясь, я не стал демонстративно вырываться. Как бы не обидеть человека, к знакомству с которым так долго стремился.

– Думаю, уже начинаю понимать, – сказал я. И вновь посмотрел на часы. Было девять с чем-то. Не получалось сфокусировать взгляд на минутной стрелке. Не до этого. На шее висел пьяный олигарх и что-то втирал.

– Нет, Эдик, дружище, не понимаешь. Еще нет, – Соловьев состроил доброе лицо, как у учителя начальных классов. – Вот ты думаешь, наверное, что я пьян…

– Да нет, что вы!

– Да что нет? Я ведь пьян, – он опять хохотнул. – Но я всё равно мыслю. И мыслю широко. Я сейчас стою и смотрю на тебя и одновременно как бы вижу, словно с потолка, как мы с тобой разговариваем. Теперь понимаешь?

– Вот теперь вы правы – теперь не понимаю.

– Не сразу, Эдик. Не сразу. Узнаю в тебе себя молодого, не видящего ничего дальше своего счета в банке. Заводной был, всё спешил куда-то, как ты сейчас – смотришь на часы, будто торопишься. А ну, покажь котлы!